МНЭПУ

Международный Независимый
Эколого-Политологический Университет

(МНЭПУНовости ][МНЭПУ сообщает...] Поступить ]   Факультеты ] Обучение ] Эл Библиотека ]
к страничке Н.Н. МОИСЕЕВА ] Моисеев Н.Н. Судьба цивилизации. Путь Разума. ] МОИСЕЕВ Н.Н. КАК ДАЛЕКО ДО ЗАВТРЕШНЕГО ДНЯ 1917 - 1993 (Свободные размышления) ]

ГЛАВА 1. ПО ОСТРИЮ НОЖА

             
    

ЧРЕДА СЛУЧАЙНОСТЕЙ

Я думаю,  что у многих из тех, кто добивался успеха в ка-
ких то своих начинаниях, или ненароком обходил неизбежные рифы
на своем пути, невольно возникала мысль - а что в происшедшем,
в полученном,  в дараванном тебе  жизнью  действительно  твоё,
заслуженное заработанное?  Где в этом успехе ты сам?  А, может
быть твоей судьбой руководила  случайность,  может  быть  тебе
просто повезло?  И для таких размышлений у меня было много по-
водов.
     Действительно, в жизни мне удивительным  образом  помогал
счастливый случай.  И даже тому, что имею возможность говорить
об этом, я обязан чреде случайностей.
     Я много  занимался проблемами самоорганизации и знаю, что
неопределенность и случайность пронизывают весь мир, весь Уни-
версум от  процессов микрофизики элементарных частиц,  до оду-
хотворенной деятельности человека.  Но,  тем не менее, та цепь
случайностей, благодаря которой я могу работать над этой кни-
гой, мне кажется порой фантастической.  Известно,  что Лаплас,
на вопрос Наполеона о месте Бога в его космогонической теории,
ответил весьма лаконично:  "мой император,  такая гипотеза мне
не потребовалась".  Выстраивая тот уникальный ряд событий, ко-
торый называется прожитым,  я вряд ли смог бы принять  позицию
графа де Лаплас.  Впрочем,  любое событие, как уникальный акт,
невероятно! Одним  словом,  я  прошел  по лезвию - судьба меня
хранила "без нянек и месье".
     Вот она частица этой событийной цепи.
     Я начал повествование с того,  что вспомнил о куске мерз-
лой глины,  который повредив мой позвоночник, вероятнее всего,
спас мне жизнь,  ибо  испытывать  судьбу  заднего  стрелка  на
"ИЛЕ" никому  долго не удавалось.  Произошло,  казалось,  нес-
частье, а обернулось оно возможностью прожить долгую жизнь.
     А за несколько месяцев до этого произошло тоже нечто под-
обное. Перед выпуском из Академии имени Жуковского,  мне пред-
ложили лететь а Америку в составе команды специалистов, задача
которой была обеспечение поставок авиационной техники по ленд-
лизу.  Кое-какое знание языков,  хорошие отзывы преподавателей
и, как ни странно, успехи в спорте - все это оказалось весомым
для тех, кому было поручено подобрать команду выпускников Ака-
демии для зарубежной работы.  Правда я не был комсомольцем. Но
кто на это смотрел в апреле 42-го?  Предложение было  заманчи-
вым, меня все поздравляли и мне завидовали. Но я категорически
отказался.  Фронт и только фронт!  И я получил  назначение  на
Волховский  фронт  в  четырнадцатую воздушную армию в качестве
старшего техника эскадрильи по вооружению самолетов.
     Этим решением, как оказалось, я тоже сохранил себе жизнь,
хотя об этом я долго и не догадывался.
     "Американская команда" была укомплектована  и  под  руко-
водством  некого  полковника  благополучно прибыла на западное
порбережье Соединенных штатов.  Года четыре она работала не за
страх, а за совесть. Но дальше ее история трагично прервалась.
На обратном пути через Аляску и Сибирь, во время одной из мно-
гочисленных посадак,  то-ли в Магадане, то-ли в Хабаровске её,
в почти полном составе, отправили туда, откуда, в те годы люди
обычно не возвращались.  Кажется отправили всех,  кроме самого
полковника,  который благополучно вернулся в Москву. Во всяком
случае,  больше ни о ком из тех "счастливцев" никогда я ничего
не слышал.  Кроме полковника.  Ходили слухи о том, что его од-
нажды в конце сороковых годов,  нашли застреленным в собствен-
ной московской квартире.
     И дальше война меня тоже щадила несколько раз. Над правым
глазом, миллиметра на 3 или 4 вывше глазной впадины до сих пор
видна метка, оставленная каким то "лесным братом". Эту метку я
получил в первых числах мая 45-го в глубоком  тылу  на  летном
поле недалеко от города Августов, на границе с Восточной Прус-
сией. Хотя автоматная пуля и была вероятно на излёте, но попа-
ди она в меня на несколько миллиметров ниже и книга не была бы
написана.
     Во время  войны  возникали  и другие ситуации опасные для
моей жизни из которых я более или мене успешно  выкрутился. Но
они носили, скорее приключенческий, а не судьбоносный характер
и более говорили о пользе,  которую  приносит  юношам  занятие
настоящим спортом, чем о роли случайности в моей судьбе.
     Но один раз действтельно случайность в  облике  лени  или
недосуга одного  из чиновников по настоящему спасла мне жизнь.
Но об этом эпизоде я узнал гораздо позднее и  совершенно  слу-
чайно уже в благополучные 50-е годы...

    

НЕРАЗОРВАВШИЕСЯ БОМБЫ И "ПОЦЕЛУЙ" ИУДЫ

В 55  году  я  был назначен деканом аэромеханического фа-
культета Московского Физико-технического  института.  На  этом
факультете готовили  специалистов для работы в аэрокосмической
промышленности. Выпускники нашего факультета шли  в самые пре-
стижные и самые закрытые конструкторские бюро, работа в кото-
рых требовалала  очень хорошей подготовки.  Надо сказать,  что
и учили мы их соответственно,  по-настоящему! Если к этому до-
бавить и тот огромный конкурсный отбор,  который в те годы был
обычным явлением для Физтеха, то имидж нашего выпускника - со-
четание  способностей и высокого профессионализма - был обще-
признанным. И "физтехи" тех  лет  были  действительно  специа-
листами  высочайшего класса.  В последующие годы я много бывал
за границей где участвовал в  бесчисленном  количестве  разных
семинаров  и  конференций,  читал лекции в престижных западных
университетах и могу  объективно  сравнивать  уровень  "ихних"
и"наших" молодых специалистов.  Технические успехи 50-х и 60-х
годов я связываю,  прежде всего,  с превосходством наших инже-
нерно-технических кадров.  Качество подготовки молодых специа-
листов во многом компенсировало плохую организацию, отраслевой
монополизм и бездарность чиновного аппарата (впрочем ничуть не
меньшую,  чем лень и прямая бездарность, с которыми мне прихо-
дилось  сталкиваться  в  Америке или Франции).  И наблюдая все
это,  не раз думалось:если бы тогда в пятидесятых  годах  весь
этот интеллект и всю энергию - да в хорошие бы руки...
     Быть деканом аэромеха в те годы означало знание всех тог-
дашних  сверхсекретов  аэрокомической,  да и ядерной техники и
для занятия подобной должности надо  было  быть  допущенным  к
святая святых страны Советов (впрочем, как теперь мы понимаем,
настоящей сверхтайной государства,  в то время, были не техни-
ческие секреты, а затраты на обеспечение существования больше-
вистского режима и привелегии аппарата).Для того,  чтобы иметь
право выполнять свои обязанности,  я должен был получить соот-
ветствующий формальный  допуск,  который  оформлялся  органами
госбезопасности по представлению администрации.
     Необходимые документы МФТИ подготовил, они ушли куда сле-
дует, время шло и...ни ответа ни привета!  Я начал работать, а
начальство начало беспокоиться, ибо имело место прямое наруше-
ние железного порядка: работник не мог быть допущенным к рабо-
те без оформления нужной  формы  допуска,  а  здесь  она  была
высшей!
     Ректором МФТИ  был  тогда  генерал-лейтенант Петров Иван
Фёдорович - в прошлом матрос "штурмовавший" Зимний  дворец,  в
прошлом известный летчик,  в прошлом начальник ЦАГИ, в прошлом
командующий авиацией Северного флота, в прошлом начальник ави-
ации Северного морского пути,  и прочая и прочая.  И ото всюду
его снимали.  Как то он мне доверительно  сказал  (правда  уже
после ХХ съезда партии):  "меня все спрашивают,  а почему меня
все-таки ни разу не арестовали?  Я и сам этого не понимаю. Вот
я и придумал ответ и всем отвечаю - потому что меня  во  время
снимали". При всей его "матросской интеллигентности", при том,
что он был истинным сыном своего времени, И.Ф.Петров был абсо-
лютно уважаемым человеком.
     Он, по настоящему, много сделал хорошего для всех тех уч-
реждений, которыми руководил - потому его наверное  и снимали
с работы. Так он вывез ЦАГИ из тесных помещений на улице Радио
и создал в Жуковском современный центр авиационной  науки  (до
сих  пор  принято говорить о допетровском и послепетровсом ЦА-
ГИ).  Но главным его достоинством была искренность побуждений,
которой люди верили,  несмотря на изрядную долю,  ему присущей
крестьянской хитрецы. Он умел подбирать людей и защищать их от
разной  скверны.  Благодаря  этим  качествам у него было много
настоящих,  искренних друзей и многие,  многие его  вспоминают
добрым словом.  Будучи начальником ЦАГИ он,  например, на свой
страх и риск допустил М.В.Келдыша - будущего Президента Акаде-
мии Наук СССР,  и будущего Главного теоретика советской косми-
ческой техники до работы в ЦАГИ,  хотя ему,  сыну  генерала  и
внуку  генерала в конце тридцатых годов тоже не давали допуска
к секретной работе.  А вот теперь и я оказался в похожем поло-
жении:  он,  на свой строах и риск, разрешил мне начать работу
без допуска нужной формы, что могло грозить ему самыми разными
осложнениями.
     Так вот однажды,  когда дальнейшее ожидание могло грозить
руководству МФТИ серьезнейшими неприятностями,  Иван Фёдорович
взял и сам поехал на Лубянку.  Он знал как и с кем надо разго-
варивать. Как там у него произошли все разговоры - не знаю, но
Петров получил возможность прочитать мое досье.  И вот, что он
там,  по  его словам увидел - элементарный донос,  донос моего
"особняка", некого старшего лейтенанта, начальника особого от-
дела СМЕРШ,а того авиационного полка,  в котором  я  прослужил
всю войну. Уже не помню его фамилию. Но хорошо помню, как этот
"осбняк" стремился быть в числе моих друзей. Часто приходил ко
мне. Я поил его спиртом, благо этого добра у меня было сколько
угодно.  Да и закусь у меня водилась - уж очень  хозяйственным
мужиком был мой старшина.
     Будучи инженером полка по вооружению,  я, тем не менее не
любил жить вместе с полковым штабом. Устраивался обычно побли-
же к самолетам вместе со старшиной Елисеевым, бывшим колхозным
шофером, мужиком добрым и умельцем на все руки.  Он был у меня
шофером, писарем и,  одновременно, папой и мамой. Будучи ровно
в два раза старше меня,  он  действительно  относился  ко  мне
почти по-отечески и очень заботился обо мне.  Он  даже  иногда
забывался и обращался ко мне "сынок".  Так вот Елисееич, как я
его называл,  терпеть не мог нашего "особняка". "Ууу... гнида,
любит  на  дармовщину"  -  выражение  "на халяву" тогда еще не
использовали. Спирта он не жалел - казенный. Но луковицу и ло-
моть  хлеба на закуску приходилось вытягивать из Елисеева кле-
щами.
     Особняк никогда  не напивался и мы вели долгие и,  вообще
говоря, добрые беседы. Он был чудовищно невежественен и с види-
мым удовольствием  и  интересам  расспрашивал  меня о всем чем
угодно. Говорили мы и о русской истории и  о  литературе.  Всю
войну в моем вещевом мешке, вместе с домашними свитером и шерс-
тянными носками ездил томик "Антология русских поэтов",  кото-
рый я  купил  в городе Троицке Челябинской области перед самым
вылетом на фронт.  Мы иногда читали что нибудь  вслух.  Иногда
одно и  тоже  по  многу раз.  Мы оба очень любили "Вакхическую
песнь". Я иногда пробывал что-то сочинять.  Мне  иногда  каза-
лось,  что и он тоже:  во всяком случае,  он хорошо чувствовал
музыку русского стиха.  Однажды я вернулся с передовой где це-
лую  неделю пробыл в качестве офицера связи нашей авиадивизии.
Елисеич был рад моему возвращению,  где то раздобыл банку сви-
ной  тушенки  и  мы собрались с ним отметить мое благополучное
возвращение.  И тут в мою землянку ввалился особняк. В тот ве-
чер его приход не испортил настроения даже Елисееву. Мы тогда,
как помню, очень славно выпили.
     Во время моего дежурства на КП, откуда, если понадобится,
я должен был держать связь с авиционным начальством, я написал
вот такие стихи:
         С утра пушистая зима
         Одела праздничным убором
         И лес и поле. Из окна
         Видны холмистые просторы.
         Ковер усыпан серебром,
         Блестящим радостным огнем
         Бесчисленных песчинок света.
             И бруствер снегом занесён,
             И танк, как белая громада
             На минном поле, заснежён
             Разрыв последнего снаряда.
             И снова в мире тишина.
             Светла прекрасна и ясна
             Улыбка зимнего рассвета.
     Особняк был первым и,  может быть единственным человеком,
которому  я прочитал эти стихи.  Он слушал внимательно и,  как
мне казалось вполне искренне сказал мне какие то добрые слова.
И я внутренне доверял ему.  Особенно после того вечера,  когда
капитан,  старший лейтенант и старшина под американскую свиную
тушенку  выпили  хорошую дозу казенного спирта.  У меня начали
складываться с особняком отношения похожие на дружеские.  И  я
даже говорил моему закадычному другу, отличному летчику и доб-
рому смелому человеку,  тогда ещё старшему  лейтенанту  Володе
Кравченко - вот и особняки бываю людьми. Но Володя относился к
нему совсем по-другому и не раз говорил мне:  "не  может  нор-
мальный парень залезть в шкуру особняка. Вот потребуют от него
процента раскрываемости шпионов и продаст он тебя за милую ду-
шу". И я, под воздействием таких слов, все-таки, немного осте-
регался моего неожиданного друга-особняка далеко не выкладывая
ему  все  то,  о чем хотелось поговорить.  И,  как оказалось -
совсем не зря! А история была, и в самом деле, нестандартная.
     Наш полк  в 44 году стал получать трофейные авиабомбы.  В
отличие от наших, они требовали боковых взрывателей (немцы ис-
пользовали электрические взрыватели без ветрянок.  У нас их не
было - мы должны были использовать механические взрыватели). У
таких  взрывателей  ось ветряннки должна была быть перпендику-
лярной боковой поверхности бомбы.  Подобные взрыватели исполь-
зовались в русской армии в первую мировую войну - это, так на-
зываемые,  взрыватели Орановского. На наше счастье, оказалось,
что на военных складах, еще со времен самолета "Илья Муромец",
сохранилось довольно много таких взрывателей и они начали пос-
тупать  в  полки.  Но с использованием взрывателей Орановского
дело гладко не пошло. Очень часто сброшенные авиабомбы, по не-
известной  причине просто не взрывались,  хотя сами взрыватели
были безусловно исправными.
     Начальство заволновалось и начало издавать грозные прика-
зы, в которых вина за отказы,  само собой разумеется, приписы-
валась стрелочникам.  В приказах приводились одни и теже аргу-
менты: небрежность в подготовке авиационного оружия, нарушение
инструкций  по  эксплоатации.  На  бедных оружейников сыпались
довольно жесткие наказания.  Особенно неиствовал мой непосредс-
твенный  начальник  - главный инженер по вооружению 15-ой воз-
душной армии полковник Тронза - педантичный жестокий латыш, из
тех которые  делали  русскую революцию в 17-ом году.  И вот он
добрался и до нас.  Прилетел однажды в полк на У-2  вместе  со
своим  механиком.  Демонстративно  при всех снарядил несколько
бомб,  взлетел на том же У-2 и сбросил их на ближайшем болоте.
Все бомбы взорвались!
     Тронза публично  обвинил  меня  в   предательстве   рабо-
че-крестьянского государства (не родины, а государства!), отс-
транил от должности и приказал отдать под суд. Одновременно он
сказал,  что уже давно собирался прислать нового инженера пол-
ка.  Каждый знал,  чем мне грозит происшедшее: по существу это
был смертный приговор.
     Я ничего не мог понять - мы, готовя бомбы, делали все то-
же самое,  ни на иоту не отступаясь от того,  что делал нагря-
нувший полковник  и  его механик.  Но у нас бомбы почему-то не
взрывались! И в мучительном поиске решения,  от которого зави-
села моя жизнь, неожиданная помощь пришла от Елисеева: решение
мне было подсказано.  Он сидел в другом конце  избы  и  мрачно
смотрел на  улицу.  Неожиданно он повернулся ко мне с каким то
просветленным лицом:  "товарищ капитан,  может все потому, что
он бомбил с У-2?" И меня осенило.
     Скорость наших самолетов была в  5  раз  больше  скорости
знаменитого кукурузника. Значит сопротивление воздуха лопастям
ветрянки взрывателя будет больше в 25 раз.  Значит нагрузка на
ветрянку станет больше тоже в 25 раз.  Да  такая  сила  просто
согнет ось ветрянки, она ее заклинит. Ветрянка не вывернется и
взрыватель не взведется. Вот и все! Надо только уменьшить наг-
рузку  на  лопасти ветрянки.  А для этого достаточно кусачками
откусить все ее лопасти,  кроме двух симметричных.  Для  того,
чтобы это понять не надо было быть инженером.
     Позднее за эту догадку меня публично поблагодарит  - нет,
не полковник Тронза,  с ним никогда больше судьба меня не све-
дет, а  сам  командующий  армией  генерал-лейтенант  Науменко.
Предложенный способ "откусывания лишних лопастей" станет широ-
ко использоваться и в других полках,  а сбрасываемые бомбы пе-
рестанут "не взрываться". Но это произойдет несколько позже, а
тогда? Тогда я без оглядки побежал к командиру полка. Он сразу
все понял,  крепко выругался, вспомнив и меня и Тронзу и наших
родителей.  Мы мгновенно поехали на летное поле. Я сам погото-
вил бомбы, дрожащими от волнения руками откусил лишние лопасти
и самолет командира ушел в воздух.  И на том же болоте взорва-
лись все шесть бомб!
     Когда командир выходил из самолета,  неожиданно  появился
Тронза. Он уже собирался улетать из полка, когда услышал взры-
вы. Раздался грозный рык:  "Подполковник,  кто разрешил?  Я же
отстранил капитана Моисеева.  Вы за это ответите!" И т.д.  и в
том же духе - Но все это уже не имело никакого значения!
     Так вот - мой особняк описал в своем доносе всю эту исто-
рию,  конечно,  без финала, без упомянания о благодарности ко-
мандарма. Он так же, как и полковник Тронза называл меня преда-
телем Родины и предлагал незамедлительно арестовать. Но на его
рапорте кто-то размашисто и неразборчиво что то написал,  а за
непонятными словами стояло "отложить" или "подождать" и не ме-
нее неразборчивая подпись.  Так этот донос и оказался  в  моем
досье. Ну,  а на Лубянке, на всякий случай, меня решили не до-
пускать до секретной работы.
     Когда весной 46 года я уезжал из действующей армии, где я
уже исполнял  обязанности инженера авиационной дивизии,  особ-
няк, который тоже поднялся в чинах,  пришел меня провожать. Он
меня облобызал  (я  тогда и не знал,  что это поцелуй Иуды!) и
пожелал всяких благ.  Эпизод,  о котором я рассказал мог легко
стоить мне жизни,  а искалечил бы ее наверняка. Если бы - если
бы не подсказка колхозного шофёра старшины Елисеева,  если  бы
не  лень  или нерадивость кого то из начальников моего особня-
ка...А, может быть, как это говорил капитан Кравченко, - в ди-
визионную  СМЕРШ  не  поступило нужной разнарядки на выявление
предателей Родины или старая разнарядка была уже  выполнена  и
донос отложили в запас!
     Ну, а Ивану Фёдоровичу Петрову, когда он понял в чем суть
дела, не потребовалось больших усилий,  чтобы всё поставить на
своё место: Сталин уже умер, Берия был расстрелян и приближал-
ся ХХ съезд партии.  Обстановка изменилась коренным образом. Я
благополучно получил первую,  то есть высшую форму  допуска  к
секретной работе и даже больше того - у меня никогда не возни-
кало трудностей с совмещением полетов на полигон и командиров-
ками за границу.


    

БЕГСТВО, ОБЕРНУВШЕЕСЯ ПОБЕДОЙ

Но последняя из историй, которая могла полностью исковер-
кать мою жизнь произошла уже на грани 50-х годов.
     Моя мачеха, которая уже более четверти века работала учи-
тельницей младших  классов сходненской школы,  неожиданно была
арестована по статье 58,  как активный участник группы,  гото-
вившей, не больше ни меньше,  как  вооружкнное  восстание.  Её
осудили  на  10  лет и отправили в лагерь около города Тайшет.
В общем история весьма заурядная для тех времен. Для меня лич-
но она имела весьма тягостные последствия и могла бы обернуть-
ся настоящей трагедией,  если бы.... если бы снова не счастли-
вый случай. Но, обо всем по порядку.
     После демобилизации, в конце 48 года я стал работать сра-
зу в двух местах. Моя основная работа проходила в НИИ-2 Минис-
терства авиационной промышленности,  где меня назначили  одним
из  "теоретиков" в группу Диллона - главного конструктора ави-
ционных реактивных торпед.  Несмотря на то,  что Диллон  болел
чахоткой и  физически  был очень слаб,  работал он удивительно
много и всегда был полон разнообразных идей и начинаний. О его
изобретательности ходили легенды - проживи он подольше, появи-
лось бы много технических новинок.
     Я оказался в одной группе с моим университетским сокашни-
ком, с моим большим другом Юрием  Борисовичем  Гермейером.  Мы
познакомились и подружились еше в десятом классе,  в математи-
ческом кружке,  который вел в Стекловском институте  И.М.Гель-
фанд, тогда доцент МГУ. Уже в студенческие годы мы жили с Юрой
в одной комнате в общежитии на Стромынке,  мы  кончали  мехмат
МГУ по одной и той же кафкдре теории функций и функционального
анализа под руководством одного и того же профессора Д.Е.Мень-
шова.  И вся наша жизнь, в конечном счете, прошла рядом. Позд-
нее, когда я стал работать в Академии Наук, я перетащил Герме-
йера   в   Вычислительный  Центр,  где  он  организовал  отдел
исследования операций,  а на факультете прикладной  математики
создал кафедру с тем же названием, вероятно, одну из самых ин-
тересных кафедр этого факультета.
     Ну, а тогда,  в 48 году?  Гермейер не был на фронте.  Как
человека, носящего немецкую фамилию, его вообще не призывали в
армию, а, хотя мать у него и была русской, его должны были от-
править на спецпоселение,  как всех лиц немецкой национальнос-
ти.  Для начала он оказался а Сталинграде, где его взяли рабо-
тать на завод.  Во время наступления немцев на Сталинрград,  в
той  суете  и неразберихе,  которая предшествовала героической
Сталинградской эпопее,  Юру кто-то зачем-то послал в Москву. А
возвращаться  обратно было уже некуда.  И ему предложили рабо-
тать в  одном из секретнейших КБ в Москве - там,  где создава-
лись первые "Катюши".  Вот так мы с Юрой оказались снова в од-
ной комнате,  теперь уже не в общежитии,  а в НИИ -2. Он зани-
мался проблемами эффективности, а я динамики и балистики одних
и тех - же авиационных торпед.
     Работал наш  отдел  с  увлечением,  это был общий настрой
послевоенных лет. Работа шла быстро и очень успешно. Начальни-
ком института  был тогда генерал-майор П.Я.Залесский - хороший
инженер, плохой математик и,  как всякий одессит, очень остро-
умный человек.  Когда  ему  надо было участвовать в каких либо
совещаниях, где  предстояло  обсуждать  результаты  каких либо
сложных расчетов, Павел Яковлевич брал меня с собой. И публич-
но именовал меня "ученый еврей при губернаторе", хотя и евреем
и губернатором был он сам. Короче - работа в институте была не
только  успешной  и интересной,  но и вся атмосфера была очень
доброжелательной и творческой - как теперь любят  говорить.  И
мы  очень быстро продвигались вперед и наш отдел и весь инсти-
тут были на подъеме.
     Исследовательскую работу я совмещал с преподолвательской.
Она была не менее увлекательной и приятной.  Я был  принят  на
работу в  качестве исполняющего обязанности доцента на кафедру
ракетной техники в в один из лучших технических  ВУЗ,ов страны
- в МВТУ,  которое еще в далеком XIX веке окончил мой дед и, к
которому еще с детства я привых относится в великим почтением.
Кафедру  возглавлял профессор Победоносцев Юрий Александрович.
Личность легендарная.
     Прежде всего,  он  был  одним из очень немногих отцов со-
ветской ракетной техники, избежавших тюрьмы во время разгрома,
который  учинил  Сталин незадолго до войны всей нашей ракетной
технике,  которую долго  пестовал  расстрелянный  Тухачевский.
Юрий Александрович мне говорил, что он в течение двух лет каж-
дую ночь ожидал ареста.  И,  хотя так же, как и И.Ф.Петров, он
не  мог  бы найти для этого сколько-нибудь разумных оснований,
сумка со всем необходимым для арестанта  вседа  была  наготове
возле его постели.
     Главным своим научным достижением он  считал  изобретение
таких флегматизированных порохов, скорость горения которых бы-
ла постоянна в очень широком диапазоне природных условий (тем-
пературы, влажности).  Собственно это и определило успех наших
"Катюш", грозного оружия Отечественной войны. Юрий Александро-
вич справедливо  полагал,  что его основательно обобрал Кости-
ков, сумевший присвоить себе все лавры "изобретателя катюш".
     В 49 году профессор Победоносцев был в зените своей карь-
еры. Он  был  главным  инжерером,  т.е.   фактическим  научным
руководителем знаменитого  НИИ-88,  в одном из конструкторских
бюро которого начинал тогда работать, еще не реабилитированный
С.П.Королев. Юрий  Александрович в канун пятидесятых годов был
не только руководителем НИИ-88,  но и  реальным  руководителем
складывающегося коллектива  инженеров  и  ученых,  который  за
стремительно короткое время создал основы  современной  косми-
ческой науки и техники.
     В те годы он создал в МВТУ кафедру реактивной  техники  -
позднее ею  в  течение  многих десятилетий заведовал профессор
Феодосьев. Победоносцев собрал  на  кафедре  очень  интересный
коллектив людей,  казалось  бы  совершенно несовместимых между
собой. На кафедре в качестве доцента без степени работал буду-
щий Главный  Конструктор ракетной и космической техники - Сер-
гей Повлович Королев, превосходно читал лекции молодой профес-
сор Челомей, работал мрачноватый и нелюбезный будущий академик
Бармин и многие другие, которым страна обязана созданием своей
ракетной  техники.  Позднее  они  все разошлись по собственным
квртирам, но в конце сороковых годов все ещё были вместе.
     Ну, а сам Победоносцев в те годы уже был, к сожалению, на
излёте. Его все меньше и меньше интересовала наука и мысли его
больше были в семье ,  в саду,  который он очень любил. Лекции
Юрий Александрович читал небрежно, не особенно к ним готовясь,
часто поручая их молодым преподователям.  Так мне он порой по-
ручал лекции по горению порохов, в чем я очень плохо разбирал-
ся. Текущими  делами  кафедры он также не очень интересовался.
Однажды,  в комнате, где проходили заседания кафедры я повесил
лозунг "братцы, ударим палец о палец!". Юрий Александрович был
человеком добрым и не лишенным чувства  юмора  и  он  искренне
посмеялся, увидев лозунг и попросил его сохранить.  Надо заме-
тить,  что наш коллектив был подобран так,  что на кафедре всё
крутилось  по заведенному,  а учебный процесс катился по нака-
танным рельсам,  несмотря даже на то,  что Юрий  Александрович
порой  даже не приходил на заседания кафедры,  а руководил ими
по телефону!  Но неожиданный выговор я все-таки получил...  от
секретаря парткома МВТУ,  но не за работу, и даже не за шуточ-
ный текст плаката, а за то, что я повесил плакат не согласовав
его текст в парткоме. То есть за отсебятину.
     Однажды в преподовательской столовой за  обедом  я  начал
что-то с энузиазмом рассказывать Юрию Александровичу. Речь шла
о какой то особенности управления, какой то ракетной системой.
Он вежливо слушал меня, а затем вдруг перебил:
     - Никита, а Вы ведь тоже живете за городом?
     - Да, на Сходне.
     Он живо повернулся ко мне, лицо его помолодело и он с во-
одушевлением стал говорить: "знаете, у меня вот такая маленькая
яблонька - он протянул руку над полом,  показывая какая она  у
него маленькая,  - а приносит вот такие яблоки" - и он показал
двумя ладонями некий объем,  равный небольшому арбузу.  В этом
эпизоде он был весь - наш добрый,  умный завкафедрой.  Если он
воодушевлялся, то мог свернуть горы. Но только если....
     Мне на кафедре был поручен первый в жизни самостоятельный
курс: динамика управляемых снарядов и ракет.  Он  был  целиком
разработан мной.  Я думаю,  что это вообще был первый подобный
курс, прочитанный в высших учебных заведениях  страны.  Он шёл
с грифом "совершенно секретно" и его рукопись я держал в своем
сейфе в НИИ-2. Мой тамошний начальник Диллон ее не раз смотрел
и настаивал на том,  чтобы я её представил  в  качестве  своей
докторской  диссертации.  Что  я и предполагал сделать в самом
ближайшем будущем. Победоносцев тоже поощрял эту работу, ценил
её  и часто брал меня с собой на семинары в Подлипки в НИИ-88,
где тогда и рождались проекты будущих ракетных систем и закла-
дывались основы ракетной науки.
     Таким образом  в  моей научной деятельности все складыва-
лось как нельзя лучше.  Каждый день я понимал  что  то  новое.
Перспективы казались бесграничными.  И было еще одно, для меня
очень важное. Я  видел  интерес  к своей работе. Чувствовал её
нужность. Это создавало ощущение того, что моя работа не прос-
то удовлетворение  собственного  любопытства,  что  она нужна.
Нужна моим товарищам,  нужна моей стране,  которая  только-что
вышла из труднейшего испытания. Я никогда никому не говорил об
этих чувствах,  но для меня они были очень  важной  внутренней
опорой. Я  не  знаю  - всем ли такое чувство было тогда свойс-
твенно, но мне было бы без него жить невыносимо.  Самыми мрач-
ными  периодами  моей  жизни  были те,  когда у меня возникало
убеждение, что моя работа не находит "потребителя".  И, хотя в
своей жизни, мне приходилось много работать "в стол", но я так
и не научился это делать.  Вот почему,  с началом горбачевской
перестройки,  когда государство и страна начали терять интерес
к научным исследованиям,  я стал тратить  время  на  различную
публицистику, хотя  наблюдая  за усилиями дессиденствующей ин-
теллигенции, понимал сколь бессмыслена,  в наших условиях, та-
кая деятельность. Но все-таки мои писания печатали, их читали,
чего нельзя было сказать о научной продукции.
     Но все это было позднее,  а в 49-м году я жил в радостном
возбуждении, которое вызывала моя работа.
     Итак, моя исследовательская деятельность хорошо спорилась
и я быстро входил в число, если и не ведущих, то заметных исс-
ледователей-теоретиков в области ракетной техники, что не мог-
ло не давать удовлетворения.  Я читал интересный и новый пред-
мет  в  одном  из  самых  престжных  инженерных высших учебных
заведений. Мои лекции пользовались успехом не только у студен-
тов. Их приходили слушать и сотрудники различных НИИ и КБ.
     И вдруг крах! Крах всему. Арестовывают мою мачеху. Я сна-
чала даже не оценил масштабы личной катастрофы:  мне было бес-
конечно жалко невинного пожилого человека,  прожившего трудную
и горькую жизнь,  так мало видевшего хорошего на своем веку. И
случившееся не очень связывал с  собственной  судьбой,  наивно
считая себя  достаточно  защищенным  и  своей  квалификацией и
службой в действующей армии, и вполне почетным набором боевых
орденов... Но очень скоро я почувствовал и на себе всю тяжесть
происшедшего.
     Когда однажды я пришел на работу в НИИ-2,  то в проходной
мне сказали, что мой пропуск анулирован, а в отделе кадров мне
объявили, что я уволен по сокращению штатов. Генерал Залесский
принять меня отказался.  Нечто похожее  случилось  и  в  МВТУ.
Правда  там народ был повежливее:  мне объяснили,  что я лишен
допуска к секретной работе и исполнять обязанности  доцента на
закрытой кафедре не имею больше права. Мне предложили работать
ассистентом на кафедре математики или физики, но только на по-
часовой оплате.  Т. е. за даром. Расставание с Юрием Александ-
ровичем было грустным. Оне был искренне  огорчен  происшедшим,
проводил меня до метро.  Давал разные нелепые советы - я пони-
мал,  что ничего другого он мне сказать не мог. Мы встретились
с ним  снова  лишь в 60-ом году на конференции в Баку.  Он был
уже на пенсии.  В номере гостинницы мы выпили бутылку красного
вина,  ели виноград и разговаривали о прошлом.  Нам обоим было
очень приятно это свидание через 10 лет.
     А в 49-ом я очутился не просто на улице, но даже без пра-
ва работать по специальности;  каких либо перспектив в возмож-
ности заняться научной деятельностью у меня,  казалось  бы  не
было совсем.  Рукопись докторской диссертации осталась в сейфе
- я ее никогда больше не видел.  Однажды мне  кто-то  сказали,
что ее все-таки как-то использовали.  Но это было уже в другой
жизни и меня не интересовало.
     Месяц, а  может быть и больше я ходил как опущенный в во-
ду. На  работу  меня  никто  никуда не брал.  Сначала говорили
весьма любезно,  но как только видели штамп  в  моей  трудовой
книжке, всякие переговоры прекращались. Я как-то жил, пока ос-
тавались какие-то деньги. Большинство друзей меня стали сторо-
ниться. И постепенно меня начала охватывать настоящая паника -
дело теперь шло уже не о научной карьере,  а о жизни. Всё про-
исходившее было куда страшнее того, что я испытывал на фронте.
И снова меня спас случай - невероятное  стечение благоприятных
обстоятельств.
     Один из моих друзей по альпинизму и товарищей по службе в
Академии имени  Жуковского,  один из немногих,  которые тогда,
зимой 50-го меня не сторонились  был  Александр  Александрович
Куликовский. Тогда,  будучи в майорском чине, он преподавл ра-
диотехнику в Академии.
     В ночь ареста моей мачехи, Саша со своей женой Ниной были
у меня дома на Сходне.  И после ареста они  остались  жить  со
мной. И  всю  эту зиму мы так и прожили втроем на старой сход-
ненской даче.  И вот однажды,  когда я, после  очередного  дня
бесплодных поисков работы, вернулся из Москвы в совершенно по-
давленном состоянии,  Саша  мне сказал:"Знаешь,  Никита,  уез-
жай-ка ты куда-нибудь по добру по здорову.  Да подальше.  При-
дется  тебе,  пока не поздно,  послать Москву к чертовой мате-
ри."- Вот так и сказал!
     Но куда ехать? Кто я? Что я умею делать? - Несостоявшийся
математик, инженер по вооруэжению самолетов, выгнанный с рабо-
ты, как неблагонадежный элемент.  Может и правда, меня возьмут
где нибудь  в  провинциальном вузе:  учители математики всюду,
наверное, нужны?
     И вот утром следующего дня я и поехал в Министерство Выс-
шего образования  в  Главное  управление  университетов,  мало
представляя себе,  что шел навстречу судьбе.  И она подстроила
мне неожиданную  встечу.  В коридоре я столкнулся с бывшим за-
местителем декана механико-математического факультета МГУ про-
фессором  Двушерстовым Григорием Ивановичем.  Он меня увидел и
узнал.
   - "Моиссев? Так  значит жив?" - вопрос типичный для  после-
военного  времени,  когда  с  радостью  встречали  каждого вер-
нувшегося с фронта домой.  " Как видите". "Повоевал, значит" -
Он с уважением потрогал мои ордена на кителе без  погон  -  мы
все  бывшие фронтовики донашивали тогда свою старую офицерскую
форму,  ибо костюмы стоили в 50-м году баснословно  дорого.  А
ордена на кителе носить было тоже принято.  "Ну,  что-ж, пошли
поговорим".
     Оказалось, что  он  и был начальником главного управления
университетов, т.е.  тем человеком, к которому я собирался за-
писаться на прием.
     Разговор сразу начался в добром  ключе.
     - Рад,  что  меня помните, Григорий Иванович.
     - Ну, как же забыть? Как зимняя сессия, так нет Моиссеева,
то на соревнованиях, то на лыжном сборе. Ну, рассказывай - как
воевал, до чего дослужился?
     - До безработицы ...
     И я, поддавшись некоему импульсу, как на исповеди рассказал
Григорию  Ивановичу все, что со мной произошло.
     Двухшерстов был  добрым и участливым человеком и студенты
его любили.  Это особенно чувствовалось в сравнении  с  другим
замдекана, Ледяевым - сухим и неприветливым. Одно плохо - попи-
вал Григорий Иванович. И изрядно. Через несколько лет, когда я
уже стал профессором МФТИ, как то встретил его около памятника
Пушкину. Он уже был под хмельком.
    - Моисеев здорово!
    - Григорий Иванович, зраствуйте.
    - Пойдем выпьем.
    - Не могу, Григорий Иванович, - меня ждет Алексей Андреевич
Ляпунов.  Завтра он  улетает в Новосибирск.  Нам  надо о многом
переговорить.
    - Ничего, подождет твой Ляпунов - вот тут рядом за углом.
    В те времена, в начале Тверского  бульвара,  в  доме, кото-
рый уже давно снесли,был кинотеатр "Великий немой" и маленькая,
паршивенькая забегаловка, где можно было стоя нечто вкусить и
основательно выпить.
     Мы подошли к стойке. Командовал Григорий Иванович: "Два по
сто, две кружки пива и вон тот бутербродик  разрежте напополам".
     Вот такой был Григорий Иванович.
     После моего рассказа он задумался. Довольно долго молчал,
задал мне пару вопросов.  Потом внимательно посмотрел на меня,
как бы что-то оценивая: "Поезжай-ка ты,  батенька,  в Ростов.
Там у  меня посадили всю кафедру механики во главе с профессо-
ром Коробовым.  Некому лекции читать. Будешь читать гидродина-
мику и общую механику".
     - Но ведь я же не механик - университет кончал по функци-
ональному анализу у Меньшова.
     - Ну, знаешь ли? Когда речь идет о голове, о шее не дума-
ют.  Завтра у меня будет ростовский ректор Белозеров.  Я ему о
тебе расскажу.  Приходи завтра в полдвенадцатого и обо всем  с
ним  договорись.  И  чтоб через неделю твоего и духа не было в
Москве!
     Вот так  я и уехал в Ростов-на-Дону,  исполняющим обязан-
ности доцента по кафедре теоретической механики местного  уни-
верситета. Туда  же  Двушерстов направил на такую же должность
Иосифа Израилевича Воровича.  Он также как и я защитил  канди-
датскую диссертацию в Академии им.  Жуковского и, несколько по
другой причине,  тоже был безработный. И не только в этом наши
судьбы оказались  общими - также как и я, он однажды был избран
действительным членом Академии Наук Советского Союза.
     Этот отъезд  из Москвы сыграл решающую роль в моей жизни.
И не только потому,  что условия жизни в Ростове  и  работа  в
Университете, дали  мне  несколько лет спокойной работы,  дали
мне возможность во многое вдуматься и получить те знания,  ко-
торые затем составили основу моей профессиональной деятельнос-
ти.  Самое главное,  как я теперь понимаю,  было в другом.  На
несколько лет я исчез из поля зрения органив безопасности. Ес-
ли бы я остался в Москве,  то в любой момент,  когда пришла бы
очередная "разнарядка на шпионов", как говорил Володя Кравчен-
ко, я мог оказаться на крючке.
     И действительно, примерно через год или полтора после мо-
его отъезда в Ростов,  мной начали интересоваться районные ор-
ганы безопасности.  Как мне однажды стало известно, именно они
организовали донос и дело моей мачехи.  По рассказам  соседей,
ко мне приходили,  и не раз,  но дом был заперт, а соседи и на
самом деле ничего обо мне не знали - я никому на Сходне не го-
ворил о том куда я уехал.  Конечно, найти меня было не трудно,
но меня выручила обычная чиновная безалаберность.  И нежелание
делать хоть что-нибудь, что выходило за их прямую обязанность.
     И все же органы безопасности меня однажды нашли,  но  это
было уже в конце 52-го года.
     Сегодня я  уже  точно знаю,  что на меня в Ростове начали
составлять досье.  Я даже знаю кого и куда вызывали  и  о  чем
спрашивали. И счастлив тем,  что могу  с  полной  уверенностью
сказать: не нашлось ни кого, кто написал, хоть что нибудь меня
порочащее;  даже среди тех,  кого я не относил к  числу  своих
друзей. Донос тогда, на грани 53-го года не вышел. А ведь вре-
мя, под занавес эпохе, было страшное: били на отмаш и, преиму-
щественно тех,  кто защищал Родину.  И от этого удара мне уда-
лось уйти.  Ну а в марте 53-го в бозе почил Иосиф, осенью вер-
нулась  из  тайшетского лагеря моя мачеха и очередная страница
жизни оказалась перевернутой.
     Итак, судьба, счастливые случаи, хранили меня в те труд-
ные годы.  А молодость брала своё: я жил, не очень отдавая се-
бе отчет в том, что надо мной многие годы висел топор. Я этого
не знал и не понимал. На мое счастье!
  

ВЕРНУТЬСЯ ] к страничке Н.Н. МОИСЕЕВА ] К ОГЛАВЛЕНИЮ ] К СЛЕДУЮЩЕЙ ЧАСТИ ]