СВОБОДНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Туман. Тамань. Пустыня внемлет Богу.
Как далеко до завтрешнего дня!
Лермонтов один выходит на дорогу
Серебрянными шпорами звеня.
(Георгиий Иванов. 1918г.)
НАЧАЛО
(Вместо предисловия)
Мысль о том, что однажды я, может быть, напишу эту книгу
появилась у меня более 50 лет тому назад - в июне 1942 года.
Мы только что выбрались из нелепой ловушки, откуда, как
вскоре поняли - могли бы вообще не выбраться. Последние нес-
колько дней мы шли по колено в грязи по старым торфяным разра-
боткам где то к югу от станции Войбокала, не рискуя вылезать
на сухую землю: над нами всё время баражировал немецкий само-
лет-разведчик, который мы называли рамой. А в торфяной грязи
нас не было видно. Мы тогда еще не знали что такое Мясной Бор,
не знали, что генерал Власов сдался немцам...Мы только искали
линию фронта. А ее то и не было в тех приладожских болотах.
Так мы и вышли к станции Вобокало не найдя линии фронта и не
встретив, на наше счастье, ни одного немца.
А дальше была баня, чистое белье и более или менее снос-
ная еда.
И вот я сижу на берегу Ладоги. Передо мной белесая гладь
воды уходящая за горизонт, неширокая полоска камышей, в кото-
рых прорублены дорожки для лодок. И кругом разлит удивительный
покой. Я не знаю, который час: в этих широтах в июне вечер не-
заметно переходит в утро. Да так ли это важно, когда война от-
ступила - пусть лишь на какое то время. Она тоже ушла за гори-
зонт как и бесконечная гладь Озера. А есть ли у него вообще
другой берег? Прерывается ли где нибудь эта спящая в предут-
ренние часы спокойная водяная равнина?
О близком будущем как то не думается. Через месяц остатки
полка отвезут в город Алатырь, где мои товарищи начнут осваи-
вать новые самолеты Казанского завода, с которыми в июне 43-го
мы неожиданно появимся под Мценском. Где то в средине зимы и я
окажусь в Алатыре. Но меня еще ожидает осень под Шлисельбур-
гом, куда меня отправят с моими оружейниками.
Там будут разные перепетии, в которых шансов выжить веро-
ятно было не так уж много. Но мне "повезет". Однажды, когда
блокада Ленинграда уже будет прорвана, кусок мерзлой глины во
время бомбежки ударит по моему позвоночнику. И меня отправят в
госпиталь под Волхов, а затем в мою старую часть в славный го-
род Алатырь. Что же касается моих оружейников, то их всех ос-
тавят в четырнадцатой воздушной армии, где их будут продолжать
использовать и как оружейников и как задних стрелков на Ил-2.
Я так и не знаю - дожил ли кто из них до конца войны. Никого
никогда я больше не встретил. Вот и не знаешь от чего тебя ох-
ранила судьба! Может быть ей и был тот кусок мерзлой глины, от
которого я всю жизнь страдал редикюлитом.
Но все это будет в будущем, а пока я наслаждался покоем,
смотрел на гладь озера и слушал шепот камышей. Я повторял ка-
кие то стихи. То ли я их придумал сам, то ли они выплыли из
памяти. Но помню я их и сейчас через 50 лет. Вот они.
Как светлы без луны
Эти белые ночи.
Серым блескоми полны
От движенья волны
Камыши у подножия рощи.
Я лежал на траве у корней старой березы, смотрел на вод-
ную гладь и лениво думал о будущем. Мне не приходило в голову,
что я могу погибнуть. Нет. Вот окончится война и пройдут деся-
тилетия. Мне, наверное, будет дано многое сделать - я чувство-
вал в себе столько энергии и силы - таково это свойство
юности, как и вера в то, что со мной и не может ничего слу-
читься! Я, конечно, знал, что порой мне будет очень трудно, но
был бесконечно убежден, что со всем справлюсь и, может быть
однажды я напишу, ко всему пережитому и сделанному, свое
послесловие. А может быть и наоборот - предисловие?
Я уже тогда понимал, что жизнь - это всего лишь хрупкий
мостик между двумя небытиями. Но все же мне хотелось, чтобы
книга, которую я вероятнее всего напишу, была бы предисловием.
А уж если послесловием, то послесловием к стихам, как символу
чего то прекрасного. Так думал я тогда.
Но такому свершиться было не суждено. Да и не могло оно
свершиться. Тогда я этого еще не понимал, как и того, что силы
и время у человека ограничены, а замыслы, как правило, не сбы-
ваются. Да и жизнь, как оказалось, вовсе не была похожа на
стихи. А что касается предисловия, то мне даже трудно вспом-
нить - что я имел тогда в виду?
Но все же, вот она книга. Не даль свободного романа. А
даль свободных раздумий и дань памяти. Некий совеобразный до-
кумент о ее авторе, его работе и его стране. О бесконечно
сложном, противоречивом и трудном ХХ веке, который я, в одной
из своих работ, назвал веком предупреждения. И мне хочется ду-
мать о том, что эта книга кому то будет интересной и кому то
окажется нужной в его трудном пути по шаткому мостику. Может
быть для него она и окажется предисловием.
Эти часы, проведенные на берегу Ладоги, их сосредоточен-
ное одиночество остались со мной на всю жизнь. Я понял пре-
лесть таких часов. Я шел на озеро, собираясь купаться, но так
в воду и не вошел. Но когда уходил с озера я, как бы почувс-
твовал себя крещенным в новую веру. И эти часы, действительно
вошли в мою жизнь - и в горе, и в радости я часто снова оста-
юсь на едине с самим собой. Тогда в своих раздумиях я часто
видел снова бледные, бескрайние и успокаивающие просторы озера
, а в шуме камышей мне чудилась какая то скрытая сила. И они
мне давали опору в невзгодах, опору против суеты и скверны.
Может быть тогда у Ладоги, у ее спокойных бледых просторов, я
научился в одиночестве находить защиту от одиночества.
Эту книгу правильнее всего было бы назвать так: "избран-
ные места из моих размышлений с Ладожским озером". О, прошлом,
настоящем и, может быть, будущем.
|