Глава Y. ВОСХОЖДЕНИЕ НА ОЛИМП ИЛИ СЕМЬ ОЧЕНЬ
СТРАННЫХ ЛЕТ МОЕЙ ЖИЗНИ
ЕЩЕ ОДНА МЕТАМОРФОЗА
Годы с 47-го по 55-ый были, действительно, самыми удиви-
тельными годами моей жизни. За эти семь лет, я из армейского
капитана, полкового вооруженца, превратился сначала в кандида-
та технических наук, а затем в доктора физико-математических
наук, в почтенного профессора и декана престижного факультета
самого престижного ВУЗ,а страны. То, на что у научных мужей
уходят десятилетия, а порой и вся жизнь, произошло за считан-
ные годы. Если к этому добавить, что в эти же годы, после
ареста моей мачехи, меня прогнали с работы и я был вынужден
уехать из Москвы и начать все заново, то получается такая кон-
центрация событий, что я до сих пор удивляюсь - как это все
могло случиться. Не понимаю я до сих пор и того, как мне уда-
лось все это пережить. Конечно, была молодость, было здоровье,
может быть, и везение. Была, конечно, и невероятная жажда жить
и работать. Но главное было в каком-то удивительном сочетании
неожиданных удач, человеческой благожелательности и ударов,
способных размозжить голову. Ну и были в ту пору, конечно,
друзья.
А, может быть, и страна была другой и время было таким,
что всё невероятное казалось обыденным.
А может быть, прав был Остап Бендер, когда сказал - жизнь
это трогательная комбинация!
СТАРОКОНЮШЕННАЯ АКАДЕМИЯ И ПРОФЕССОР
Д.А.ВЕНТЦЕЛЬ
Восхождение на Олимп было нетривиальным и для меня совер-
шенно неожиданным. Даже в самых смелых планах, даже в мечтах,
я не мог его предвидеть. Буквально за два-три года я оказался
в обойме специалистов, получивших имя в соответствующих инже-
нерных и научных кругах. Как бы дальше не складывалась жизнь,
какие бы горести меня не преследовали, но ко мне уже относи-
лись серьезно, как специалисту и я мог расчитывать на место
под Солнцем.
Этот "Подъем на Олимп" оказался связанным с одной зада-
чей, которая однажды обсуждалась на заседании Академии Артил-
лерийских Наук. Такая академия была организована после войны и
просуществовала всего лишь несколько лет. Ее возглавлял акаде-
мик Благонравов, а мой академический учитель, профессор
Дмитрий Александрович Вентцель был, как мне помнится вицепре-
зидентом. Размещалась Академия в Староконюшенном переулке -
все её тогда так и звали "Староконюшенная Академия". Мне уда-
лось предложить новый подход к анализу обсуждавшейся там зада-
чи оценки рассеивания авиационных реактивных снарядов и, к мо-
ему собственному удивлению, дать её решение, которое в те годы
вполне удовлетворило инженеров. Этот эпизод и послужил старто-
вой площадкой, которая мне обеспечила получение, минуя всякие
аспирантуры, первой ученой степени и определенное положение в
научном мире. А, может быть, и будущее.
Снова случайность и снова везение. Случайность - она про-
должала мне порой благоприятствовать и подбрасывать ситуации,
предвидеть которые было выше моих сил. Однажды я прочёл, зна-
менитое утверждение Эйнштейна о том, что "Бог не играет в кос-
ти". Я тогда возмутился и подумал:"У каждого, наверное, есть
свой собственный Бог. Мой - не только играет в кости, но порой
и выигрывает!"
О Боге я еще поговорю серьёзно. А пока - пока вернусь в
Академию имени Жуковского, куда я был назначен младшим препо-
давателем кафедры реактивного вооружения самолетов, в Акаде-
мию, которая в 42-м году мне дала второй, теперь уже инженер-
ный диплом, и которой я бесконечно обязан. И не только за дип-
лом, но и за жизненную позицию.
В качестве преподавателя Академии я проработал недолго -
года полтора. Но это время сыграло в моей жизни, в моем ста-
новлении как личности очень важную роль. Я встретил там людей,
чья деятельность производила на меня большое впечатления, у
которых мне хотелось учиться. И, кое чему я там на самом деле
научился.
Теперь я могу сказать с полной ответственностью - факуль-
тет авиацинного вооружения Академии, в те далекие времена был
действительно уникальным явлением. Прежде всего, там был высо-
кого профессионализма преподавательский коллектив. Его бесс-
порным лидером был начальник кафедры балистики профессор, ге-
нерал-майор Дмитрий Александрович Вентцель. Его авторитет и
популярность были огромны. Он и в правду, превосходил на целую
голову всех остальных преподавателей факультета и своей общей
эрудицией, живостью и остротой ума и благожелательностью к мо-
лодежи и многими другими человеческими качествами. Вентцель
поражал своих слушателей и молодых преподавателей независи-
мостью и остротой суждений, а больше всего смелостью высказы-
ваний столь несвойственной кадровому военному. Когда, после
ареста моей мачехи, я был вынужден уехать из Москвы, генерал
Вентцель был единственным из моих бывших академических препо-
давателей, кто продолжал поддеоживать со мной отношения.
Я вспоминаю последнюю встречу с Дмитрием Александрови-
ченм. Она произошла, вероятнее всего, году в 54-ом, уже после
смерти Сталина. Он рассказывал мне о том, сколь дорого ему об-
ходилась эта смелость - он всю жизнь, больше всего на свете
боялся ареста и считал , что это было чудо - воистину чудо,
что его так ни разу и не посадили. Я тоже полагал, что это бы-
ло настоящее чудо и его слова перекликались с моими мыслями.
Я тогда уже понимал, что наша жизнь устроена так, что,
каждый непосаженный должен был мысленно благодарить Сталина,
оказавшим тем самым ему милость, разрешившим жить просто так,
а не в лагере. Именно так я тогда понимал распространенный ло-
зунг:"Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь". Это была
молитва непосаженных, кому еще разрешалось ходить не под под
конвоем. Эта милость относилась ко всем нам, тем более к Вент-
целю. Однажды я сказал своей покойной жене - спасибо Великому
Сталину за то, что, после ареста мачехи, он мне разрешил уе-
хать из Москвы и не послал работать на урановые рудники. Чем
привел ее в ужас. Но ведь так и было на самом деле. Ведь на
самом деле, каждого раскованного человека мы подозревали в
стукачестве и только этим и объясняли то, почему его до сих
пор не посадили! И вообще - если человека не арестовывали, то
это казалось странным и требовало объяснения. Сказанное не пе-
рехлест, а точная характеристика психологического настроя зна-
чительной части интеллигенции.
Дмитрий Александрович происходил из семьи, которая вела
свое начало от некого эстляндского дворянина, который еще во
времена императрицы Елизаветы перешел на русскую службу. Вент-
цель получил прекрасное инженерное и военное образование. Сво-
им учителем он считал Алексея Николаевича Крылова. Дмитрий
Алексанжрович исповедовал его принципы и научные взгляды. Он и
нам их старался проповедовать.
Благодаря общению с Дмитрием Александровичем я понемногу
начал понимать прелесть прикладной науки и задач, возникающих
в инженерной практике, которые требуют остроумия и изобрета-
тельности не меньшие чем любые высокие материи. И постепенно
осознал, что наука едина, если она, действительно, НАУКА. Нет
наук первого и второго сорта. Они делятся по совсем другим
принципам: есть настоящая глубокая наука и есть спекуляции на
науке.
Такое видение научной деятельности, при всей своей оче-
видности, было для меня новым. Оно плохо совмещалось с тем ма-
тематическим снобизмом, который процветал (я думаю, что и сей-
час процветает) на математическом отделении мехмата Московско-
го Университета. Лишь чистая наука, лишь идеальные конструк-
ции, не зависящие ни от чего земного - вот истинное призвание
истинного ученого! Это и было законом Лузитании - московской
математической школы Н.Н.Лузина, именно этому нас учили, хотя
сам академик Лузин немало занимался прикладными задачами. Я
помню забавный эпизод на одном из семинаров, который имел
место ещё в мои студенческие годы. Одного из самых любимых
профессоров факультета, Александра Генадиевича Куроша спроси-
ли: для чего нужна теория идеалов полей алгебр? Курош заду-
мался, а потом вполне серьезно ответил - для теории идеалов
полей алгебр! В Академии же я стал понимать, что, как бы не
притягательны были "чистые науки", они вовсе не исчерпывают
научного мира, не менее прекрасного и в своих других областях.
Это было для меня открытием, так как я был убежден, что прик-
ладные науки, это лишь способ зарабатывания денег!
Ирония Дмитрия Александровича начисто выбила из меня ос-
татки математического снобизма, что и уберегло от участи мно-
гих неудачников, получивших отличное математическое образова-
ние и, не нашедших себя в жизни. Многие из них полагали, что
единственное стоящее занятие - доказательство теорем, не пони-
мая, при этом, что оно требует особого таланта, как и игра в
шахматы. И он далеко не каждому дан природой. А математика -
прекраснейшая из наук и искусств, тем ещё и прекрасна, что по-
могает относительно просто понять то, что без математики по-
нять очень сложно.
Я, вероятно, кое что утрировал в своих воспоминаниях. Но
сказанное как-то отражало мое постмехматовское восприятие нау-
ки и то, что я от него отрешился и увидел привлекательность
конкретной деятельности было для меня очень важным. Я бы ска-
зал - судьбоносным. Вот почему я отношу Д.А. Вентцеля к числу
своих основных учителей. По существу двух людей, давших мне то
видение науки, с которым я прожил жизнь - Вентцеля и Тамма,
хотя я не был формальным учеником ни того ни другого.
Но основной ценностью факультета вооружения первых после-
военных лет, была молодежь, направленная в Академию по мобили-
зации в июне 41-го года. Тогда наше правительство в тяжелейших
условиях нашло мужество сохранить университетскую молодежь,
направив значительное число выпускников и студентов старших
курсов в военные инженерные академии. Не, располагая цифрами,
я тем не менее думаю, что быстрое создание ракетно-ядерного
потенциала и развитие военной промышленности во многом обязано
этой акции, сохранившей для страны молодых инженеров и ученых.
В послевоенные годы во многих НИИ и КБ я все время встречал
выпускников различных военных и нженерных академий, которые
были туда направлены для обучения в первый месяц войны.
Что же касается нашего факультета авиационного вооруже-
ния, то там из числа его окончивших бывших универсантов, было
оставлено в качестве адъюнктов, младших преподавателей и инже-
неров несколько десятков по-настоящему талантливых старших
лейтенантов. Возник совершенно уникальный молодежный коллек-
тив, который в сочетании с Вентцелем, Пугачевым, Покровским и
многими другими талантливыми учеными старшего поколения
представлял огромную национальную ценность. К сожалению, на-
чальство ВВС не сумело должным образом оценить этот коллектив
и его хорошо использовать для решения проблем развития авиаци-
онного вооружения. Вместо этого, оно начало его постепенно
разгонять. Под разными предлогами.
Я могу понять некоторые соображения высокого начальства,
связанные с ведомственным принципом. Академии созданы для то-
го, чтобы учить людей, а не заниматься новыми техническими
разработками и большой наукой. Да и сам коллектив не очень
нравился начальству - все какие-то "индивидуи", каждый сам по
себе и собственное мнение иметь хочет. И строевая подготовка у
них - хуже некуда! А тут появился повод - целый ряд средних
учебных заведений стали преобразовывать в высшие. Вот они нас
и стали рассылать по всей стране. Осенью 47-го года меня отп-
равили в Харьков с большим повышением - начальником учебного
отдела Харьковского Высшего Технического Училища. Такую долж-
ность обычно занимает полковник, в крайнем случае подполков-
ник. А я же продолжал оставаться капитаном.
Вскоре за мной следом и мой начальник Е.Я.Григорьев уехал
в Пермь заместителем начальника училища. Туда же в Харьков уе-
хал майор Дезорцев. И потянулись в разные концы необъятного
Советского Союза те, которых следовало бы держать в кулаке и
не терять критической массы их интеллекта и способностей. Хо-
рошие мозги, как и ядерное горючее тоже дают эффект взрыва,
лишь в том случае, когда есть критическая масса!
Когда в средине 50-х годов мне снова была оказана милость
оказаться допущенным до "закрытой науки", то опять пришлось
иногда бывать на своем факультете. Но я его уже не узнал. Хотя
целый ряд талантливых "бывших молодых" и сохранился, превра-
тившись в степенных старших офицеров, атмосфера была уже не
та. В первые послевоенные годы всё было устремлено к поиску
нового. Мы всё время учились и математике, и техническим нов-
шествам, решали всякие задачи, соревновались друг с другом и
благодаря этому быстро двигались вперед. Теперь же мои бывшие
товарищи солидно и профессионально выполняли свои профессорс-
кие и доцентские обязанности.
Факультет продолжал существовать, как отличная кузница
отличных кадров - чего и хотело начальство. Но он уже был не
тем - послевоенным и страна от этого потеряла многое! Факуль-
тет потерял душу, да и Вентцель скончался.
СЕРГЕЙ МОИСЕЕВ
Несмотря на то, что кафедра реактивного вооружения толь-
ко, только организовывалась, работы у нас оказалось очень мно-
го. В 46-ом году началась систематическая переподготовка инже-
нерного состава строевых частей военно-воздушных сил и их
обучение новой технике. И моё стремление попробовать себя в
науке или хотя бы вспомнить то, что я когда-то знал, пришлось
временно отложить. тем не менее я начал готовить к сдаче кан-
дидатские экзамены, которых в то время было много - шесть или
восемь. И за зиму я их почти все сдал.
Но тут резко ухудшилось здоровье брата и мне уже стало не
до "возвращения в науку".
Сергей был призван в армию в 39-ом году сразу после окон-
чания десятилетки. Это было время реформ Тимошенко и всех юно-
шей годных к военной службе и достигших 18-летнего возраста
призывали в армию, а поступление в высшую школу откладывалось
на неопределенный срок.
На фронте Сергей оказался в звании старшего сержанта. Он
был командиром расчета 45 миллиметровой противотанковой пушки
- знаменитой сорокопятки, которая выкатывалась на открытую по-
зицию и один на один сражалась с танками. И, тем не менее,
Сергей прошёл без особых потерь все солдатские испытания и в
43-м году, получив целую серию солдатских медалей уехал вместе
со своей частью на Дальний Восток.
Тогда из под Сандомира я получил от него письмо - фронто-
вой треугольничек. "Я уже благополучно вышел из войны - писал
Сергей. Постарайся выжить и ты. Тогда заживем после Победы!"
Вот так складывается жизнь - кто знал, что произойдет через
два года!
Когда началась война с Японией, Сергей был в составе дес-
санта, высадившегося на остров Итуруп. Это был, кажется,
единственный остров Курильской гряды где были бои. И там он
был ранен. Ранение само по себе не было тяжелым. Но он потерял
много крови и несколько часов пролежал в болоте без сознания.
И ему в кровь попала какая-то гадость, какой-то стрептокок. И
в критическом состоянии оказалось сердце. Одним словом, домой
он вернулся инвалидом первой группы.
Тем не менее, он мечтал о поступлении в университет. Го-
товился всю зиму и в 46-ом году поступил на отделение геофизи-
ки физического факультета. Зимой 46-47-го годов учился с удо-
вольствием и начал, кажется, себя лучше чувствовать. У нас да-
же появилась надежда на его выздоровление. Но летом 47-го года
его здоровье неожиданно резко ухудшилось. Я его устроил в кли-
нику, которую тогда возглавлял светило кардеологии профессор
Бурмин. Однажды он мне сказал, что Сергей безнадежен: у него
септический эндокардит, по тем временам болезнь неизлечимая.
Единственная надежда на только что открытый пеницилин - доста-
вайте!
Тогда у нас в стране пенецилин еще не производился. Дос-
тавали его в разных местах и за большие деньги. В один из
прохладных осенних дней профессор мне сказал: остались считан-
ные дни - неделя, от силы две. Я приезжал домой из клиники и
обычно долго не мог заснуть. Я все время думал о том, что сей-
час переживает мой маленький братишка, которого я ходил защи-
щать от пацанов из Джунковки, которые приходили на Сходню бить
буржуев. Почему-то я всё время вспоминал те страницы, где
Толстой описывает последнюю ночь князя Андрея.
И именно в это время я неожиданно получил приказ - новое
назначение в Харьков и выезд немедленно! Я попросился на прием
к начальнику управления кадров генералу Орехову - только он
мог дать отсрочку. Я о нем уже рассказывал в предыдущем очерке
и упомянул о его жестокости. Теперь я её испытал полной мерой.
Он меня принял. И прежде чем я успел доложить, начал го-
ворить сам: "Капитан, Вы уже один раз не захотели работать в
аппарате главкома, куда я Вас направил. Теперь Вы не хотите
ехать в Харьков и пришли ко мне со всякими отговорками. Если
через три дня не окажетесь на месте службы буду считать Вас
дезертиром". Я пытался объяснить, что вовсе не собираюсь про-
сить об изменении назначения и рассказал о том, что умирает
мой младший брат, в результате ранения полученного на фронте.
Умирает здесь рядом в клинике на Пироговке. Можно проверить -
это происходит в трех минутах от кабинета Орехова. Остались
считанные дни. Я его похороню и сразу же уеду в Харьков.
Я замолчал. Генерал смотрел на меня презрительно, как на
червяка: "Можете быть свободным. Вы получили приказание. Выпол-
няйте!"
Я был в отчаянии. Уехать я не мог. Нарушить присягу тоже.
Что делать? Мои знакомые в штабе Военно-Воздушных Сил достали
мне телеграфный адрес начальника Харьковского училища генерал-
лейтенанта Хадеева. Я ему послал длинную телеграмму - самую
длинную, которую я когда либо посылал в жизни. И в ней я объ-
яснил всё. Всё, вплоть до угрозы отдать меня под суд. Через
два дня получил лаконичный ответ:" Жду штабе, комната N ..,
такого-то числа 16.00. Пропуск заказан. Хадеев".
Невысокий пожилой генерал. Лицо неулыбчатое, суховатое,
как и манера разговора. Кратко рапортую и протягиваю ему кон-
верт с сургучными печатями - мое личное дело. С ним рядом ка-
кой то уже немолодой сумрачный подполковник. Как оказалось,
начальник кадров училища. Я об этом догадался сразу: все кад-
ровики всегда сумрачные и всегда немолодые! Генерал разорвал
конверт, вынул дело, бегло пролистал его и передал кадровику.
Молчание. Ничего обнадеживающего. Я волнуюсь.
Потом вопрос:"Где брат?" "Здесь в клинике Бурмина. Надо
только перейти через улицу". Генерал повернулся к подполковни-
ку: "Ждите меня здесь, я скоро вернусь." Поворот ко мне:
"Идёмте". Мы молча пересекли Пироговку, прошли, вероятно, мет-
ров около 300 между клиниками и вошли в палату. Хадеев сразу
же узнал Сергея. И что то в генерале вдруг переменилось. Он
сел к нему на кровать."Держись солдат". "Стараюсь, да не за
что ухватиться". Сергей виновато улыбнулся.
Я вышел на улицу, чтобы не разрыдаться.
Хадеев пробыл в клинике около часу. Он подошёл ко мне,
положил руку на плечо: "Итак капитан считай, - с сегодняшнего
дня ты у меня на службе и на все виды довольствия поставлен. Я
разговаривал с профессором. Конец может быть даже сегодня
ночью. Перед выездом дай телеграмму".
Через несколько дней Сергей скончался. Перед моими глаза-
ми моё последнее посещение клиники. В палате лежало еще нес-
колько молодых людей, тоже бывших фронтовиков. Во время его
болезни я принес в палату старые журналы "Всемирный Следопыт"
и "Вокруг Света", которые издавались еще в двадцатые годы. Они
лежали около его кровати. Я сел рядом, мы молчали. Вдруг он
сказал: "Ты их не забирай - он показал глазами на журналы -
они с удовольствием их читают". У меня комок подкатился к гор-
лу.
Зал крематория был забит людьми в шинелях со споротыми
погонами. Это были студенты 46-го года. Я видел их лица. Муж-
чины плакали. Плакали молча и никто не произносил никаких
слов. Война снова вошла в нашу жизнь. Из жизни ушёл солдат,
погибший тогда, когда уже всё казалось позади. Стояла тишина,
которая объясняла все лучше всяких слов.
Из жизни ушёл последний мне родной человек.
На следующий день я выехал в Харьков.
ХАРЬКОВ И КАНДИДАТСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ
Оказавшись в Харькове, я окунулся в напряженную и,
по-своему, интересную жизнь. Харьковское ХАТУ преобразовыва-
лось в ХВАТУ. В его абревиатуре появилась буква В - высшее.
Среднее учебное заведение еще продолжало готовить механиков
разных специальностей. Но доживало последние месяцы. По-су-
ществу, я был одним из первых должностных лиц будущего высшего
учебного заведения, которое должно готовить военных инженеров
для строевых частей. И на меня, как начальника учебного отдела
легла нелегкая обязанность разработки концепции обучения тех-
ническим дисциплинам в новом высшем учебном заведении, которую
начальнику Училища генерал Хадеев должен будет уже весной док-
ладывать на каком-то высоком совете.
Предстояло понять и разобраться в том, чему учить, как
учить, какова должна быть структура учебных планов и решить
множество других вопросов.
Всё время приходилось ездить в Москву - по меньшей мере
два раза в месяц. Сидел там на всяких заседаниях, изучал чужие
планы, опыт подготовки инженеров в других учебных заведениях
ВВС. Это была работа по моей военной специальности. Она требо-
вала квалификации, изобретательства - одним словом, это была
настоящая работа, которая, что греха таить, мне нравилась. К
тому-же она была и довольно результативной - мои предложения,
как правило, принимались и, несмотря на моё смехотворно низкое
воинское звание, в управлении учебных заведений ВВС со мной
считались.
В Харькове у меня завелся "штат" - немолодая делопроизво-
дитель, жена одного из старших офицеров Училища и заместитель,
который был старше меня по званию. И порой мне казалось, что
жизнь - жизнь кадрового офицера вроде бы и устраивается. Такое
мироощущение я начал обретать особенно тогда, когда я получил
комнату - первую собственную жилплощадь. В то время многие се-
мейные старшие офицеры ютились еще в снятых частных каморках.
Хадеев, тем самым, признал мою полезность для Училища. Мне это
было приятно. Работа и жизнь как-то складывались.
Мой начальник очень любил спорт - недаром ХВАТУ называли
в шутку украинским инфизкультом. Узнав, что у меня первый раз-
ряд по лыжам и что я выступал за вторую команду ЦДСА, он отп-
равил меня на первенство Украины по лыжам, благо оно проходило
в районе Харькова. Я удачно прошел свой коронный марафон и...
был включен в состав сборной Украины. И даже съездил в Сверд-
ловск на первенство СССР. Я участвовал в двух индивидуальных
гонках и оказался в начале ...второй половины участников - не
так уж плохо, если подумать! А в эстафетной гонке команда Ук-
раины заняла твердое последнее место. Но уже без моего
участия.
Иногда по субботам играл у Хадеева в преферанс. Обычно
выигрывал, поскольку никаких игр, ни шахмат ни карт не любил.
И во время игры не заводился! Вот так и покатилась моя новая
харьковская жизнь.
Каждый приезд в Москву я использовал для встреч и разго-
воров с моими знакомыми по Академии. Старался не пропускать
интересных семинаров, особенно у Вентцеля и Пугачёва. Бывал я
и на заседаниях в Староконюшенной Академии. Вот на одном из
таких заседаний и произошел эпизод, благодаря которому я ока-
зался на подступах к Олимпу.
В те годы специалистов в области балистики занимали проб-
лемы рассеивания (или кучности стрельбы) неуправляемых ракет-
ных снарядов. Христиановичем, Гантмахером и Левиным был разра-
ботан простой метод расчета с успехом применявшийся во время
войны для реактивных снарядов, используемых в наземных уста-
новках легендарных "Катюш". Однако применение этого метода для
авиационных ракетных снарядов давало совершенно неверные ре-
зультаты.
Владимир Семенович Пугачёв, который делал доклад, на пя-
мятном заседании, наглядно объяснил присутствующим, почему
этот метод, удостоенный в своё время Сталинской премии нельзя
применять для расчёта рассеивания авиационных систем. Суть де-
ла в том, как справедливо утверждал будущий действительный
член Академии Наук СССР, что реактивная тяга это некоторый нес-
тационарный случайный процесс. А так как активный участок, на
котором работает реактивный двигатель, у авиационных реактив-
ных снарядов достаточно протяженный, то связать закон распре-
деления снарядов у цели с параметрами этого случайного процес-
са вроде бы пока и невозможно. Все это Владимир Семёнович нам
объяснял, написав сложнейшее уравнение Фокера-Планка-Колмого-
рова.
Дмитрий Александрович Вентцель, который вел заседание,
поблагодарил докладчика и коротко резюмировал:"Итак, в ясном и
высоконаучном докладе показано, что нам пока неизвестно что и
как надо мерить у этого случайного процесса, а тем более рас-
считывать траекторию снаряда, который находится под его
действием. Ну что-ж, как говорил Алексей Николаевич Крылов -
поставить задачу, это уже наполовину её решить".
В ночь после доклада я уезжал в Харьков. Мне удалось
достать билет только в общий, битком набитый вагон и у меня
было только сидячее место. О сне нечего было и думать. И всю
ночь я размышлял о прошедшем заседании. Мне казалось противо-
естественной сама мысль об использовании сложных уравнений для
функций распределений - уравнений, которых мы не умеем решать.
И зачем нам столь подробная информация. Я вооруженец, если
угодно, артиллерист. Для расчета потребностей в боеприпасах
мне достаточно знать только средне-квадратичное отклонение
снаряда у цели. А для этого мне достаточно знать то-то и
то-то. Так понемногу этой ночью у меня выстраивалась некая
схема логических узелков, которая позволяла совсем по-иному
поставить задачу расчета рассеивания и обработки результатов
стендовых испытаний реактивного двигателя снаряда. А дальше
дело уже оставалось за техникой анализа.
Я довольно быстро со всем справился, но меня глодали сом-
нения - уж больно простой оказалась задача. Эта простота меня
очень смущала, поскольку я не был специалистом в теории веро-
ятностей и уж совсем ничего не понимал в теории случайных про-
цессов - новой области, которая тогда только, только начинала
развиваться. Я поехал к Александру Михаиловичу Обухову ученику
академика Колмогорова. Мы с ним кончали Мгу в один год и я не
боялся показать ему своё невежество. Он, как мне помнится, не
воевал и к этому времени был уже доктором наук. Я, как истин-
ный военный тогда благовел перед званиями и стал обращаться к
нему на "Вы". Он, правда не сразу, но затем, как истино интел-
лигентный человек тоже перешел на "Вы". Вот с того памятного
разговора и до самой его смерти, мы, два бывших сокурсника
стали обращаться друг с другом на "Вы".
Оказалось, что все у меня правильно. Более того, Алек-
сандр Михаилович мне показал cовсем свежую, 46-го года статью
Дуба (Doob), в которой известный американский математик, по
какому то другому поводу использует похожие рассуждения.
Окрыленный я позвонил Вентцелю и попросил поставить на
его семинаре мой доклад. Доклад был назначен и через месяц я
привез законченную рукопись работы и довольно долго её расска-
зывал придирчивым слушателям на семинаре. На моем докладе при-
сутствовал будущий академик, тогда начальник кафедры воздушной
стрельбы Академии имени Жуковского, только что получивший ге-
неральское звание профессор В.С.Пугачёв. После моего доклада
он произнес хвалебную речь и сказал, что мною написана хорошая
диссертация и он готов стать моим оппонентом. О чем и был на-
писан протокол и представление кафедры Вентцеля. Мою рукопись
у меня отобрали, и поставили на ней гриф "совершенно секрет-
но". И через полтора месяца была назначена моя публичная защи-
та на Ученом Совете факультета авиационного вооружения.
Эти научные успехи были встречены в Харькове совсем не
однозначно. Кое кто искренне порадовался и меня поздравлял. Но
генерал Хадеев тоже вполне исренне.... огорчился: "Вот защи-
тишся и уедешь. Подобрать нового начальника учебного отдела
будет нетрудно - место выгодное! Представлю того-же майора По-
тапова - это был мой заместитель -, но с кем же я буду играть
в преферанс и кто будет ходить четвертый этап в этафете?"
Но, тем не менее, дело шло к защите. Я быстро сдал пос-
ледний кандидатский экзамен - это была философия. Получил чет-
верку и был счастлив! Сдавал экзамен вместе с Воровичем. Он
тогда пребывал в Академии в качестве адъюнкта - по гражданской
терминологии, аспиранта. Он готовился долго и как всё, что он
делал - сверхдобросовестно. Но получил он всего лишь тройку!
Я, тем более, почувствовал себя на коне.
И вот однажды я поехал в Москву на защиту. И не с окази-
ей, как ездил по своим научным делам. Училище мне дало офици-
альную командировку, причем на целую неделю. А сама защита
чуть было не сорвалась.
Вторым моим оппонентом был назначен полковник доцент Бой-
ко, о котором слушатели говорили так: Бойко бойко ставит двой-
ку - человек педантичности и занудливости необыкновенной. Вот
и мне он тоже чуть было не поставил двойку. Отзывов о диссер-
тации пришло много и все были отличные, но отзыва второго оп-
понента не было. А без второго оппонента защита состоятся не
может.
Я пошел на кафедру где работал мой оппонент. Ноги у меня
дрожат - завтра защита, а отзыва нет. В чем дело? А он мне го-
ворит буквально следущюее: "Я еще не во всем у Вас разобрался.
Видите ли Моисеев, мне надо еще один-два месяца". Вот так! А
защита завтра!
И снова добрый случай и снова добрые люди.
В коридоре я встретил Володю Семёнова. Мы с ним были од-
ного выпуска - май 42-го. Но он на фронт не попал, а был ос-
тавлен в Академии в качестве адъюнкта. Успел защитить диссер-
тацию и обогнать меня в звании: он только-что получил майора.
Впоследствии Владимир Михаилович Семёнов сделался доктором на-
ук, вышел в генералы и был под занавес своей военной карьеры
заместителем по научной части начальника знаменитого тридцато-
го института.
Я ему поплакался - завтра защита, а тут такое!
"Пошли к Соловью, чего нибудь придумаем". Генерал-майор
Соловьев был начальником нашего факультета и человеком доста-
точно доброжелательным, хотя и трусоватым. Пришли, докладыва-
ем. Соловей пожимает плечами и сетует о неприятностях, которые
могут последовать для учёного совета, если защита сорвется -
на меня ему, разумеется, наплевать. Вроде бы уже отрезанный
ломоть. И тут Семёнов подает блестящую идею.
"Товарищ генерал, разрешите мне завтра выступить вторым
оппонентом". "А диссертация? Она же секретная". "Устроим!" "А
отзыв?" "Напишем!" "Ну авиация, смотрите не подведите!" "Не
подведем!" - ответили мы уже хором.
Диссертация была, действительно с высоким грифом и храни-
лась под семью печатями. Но кто поверит диссертанту, что у не-
го нет черновиков? И они у меня конечно были. А кроме того го-
лова - это ведь самый надёжный сейф для секретных документов.
Мы поехали к Володе домой. Он был уже женат. Его жена Лена нас
накормила обедом и мы сели работать.
Володька Семёнов был очень способным человеком. Слегка
безалаберный, слегка с ленцой - что греха таить? Но был всегда
прекрасным товарищем и когда надо понимал все быстро, делал
четко и хорошо. За два часа он во всем разобрался. Еще час мы
с ним вместе писали отзыв, а потом - само собой разумеется,
весьма неплохо выпили. Я у него остался ночевать. Утром вместе
поехали в Академию. А к трем часам дня я уже был кандидатом
технических наук.
Защита прошла под барабанный бой. Очень хорошо говорил В.
С.Пугачёв. Не ударил в грязь и Володя Семёнов, первый раз
выступавший в качестве иоппонента. Его похвалил Соловей -"не
подвели!" Было много людей из гражданских КБ и НИИ. Задавали
вопросы. Я получил много лестных предложений. Генерал За-
лесский - начальник НИИ-2 звал меня к себе и я этим приглаше-
нием однажды воспользовался.
Пришел на защиту и профессор Победоносцев. Тогда то он и
рассказал мне о судьбе письма, которое я написал ему еще буду-
чи инженером дивизии. И мне стали понятными неожиданные выкру-
тасы моей судьбы. После защиты мы с ним долго гуляли по корри-
дорам Академии и он мне убедительно втолковывал, что я должен,
нет, обязан приложить все усилия, чтобы уйти из армии. И не в
неизвестность. Теперь, когда я кандидат наук, да в такой быст-
ро развивающейся и престижной области, как ракетная техника и
реактивная наука, каждое КБ меня возмёт. Возможностей много и
материально я буду обеспечен не хуже чем в армии.
А еще он мне сказал - "Но Ваше место, я в этом убежден, в
ВУЗ,е. Демобилизуйтесь и приходите на мою кафедру в МВТУ".
Нет ни в чем он меня тогда не убедил. Уж очень казалась
заманчивой устроенность кадровой офицерской службы. Я был
представлен к очередному званию и генерал Хадеев обещал дос-
рочно представить к званию подполковника, благо я занимал пол-
ковничую должность. Была уже и собственная комната - впервые в
жизни. Правда в ней кроме раскладушки, табуретки и стола на
трех ножках ничего не было. Но тем не менее у меня уже была
свя крыша над головой. Все это казалось заманчивым. Что греха
таить!"
Но не зря говорят, что лучший учитель - Жизнь!
Я ВОЗВРАЩАЮСЬ В ГРАЖДАНСКУЮ ЖИЗНЬ
Возвращение в Харьков было триумфальным. Хадеев меня
поздравил публично. Но за праздничными днями пошли будни.
И они оказались куда менее привлекательными, чем предыду-
щая харьковская деятельность и чем то, на что я расчитывал.
Концепция Училища была составлена, планы утверждены, курсанты
появились и началась рутинная работа учебного отдела - состав-
ление расписаний, проверка занятий, заполнение форм отчетности
и тому подобное. Одним словом началась полная забот жизнь во-
енного чиновника, который к тому-же и находится все время в
поле зрения своего начальства. Поездки в Москву прекратились
вместе с окончанием пускового периода.
Вместе с этими поездками прекратились и научные семинары
в Академии Жуковского и разговоры, наполнявшие жизнь особым
содержанием. Я пробовал завязать контакты в Харьковском мате-
матическом обществе и с Университетом. Математическую жизнь
города возглавлял тогда Наум Ильич Ахиезер - первоклассный ма-
тематик и доброжелательный человек. Харьковские математики от-
неслись ко мне с симпатией. На их семинарах я даже сделал пару
докладов. Но наши интересы были уж очень разные. Я жил тогда в
мире инженерных задач, а они были все "чистые" математики и
занимались классическим анализом.
Так же как и несколько лет тому назад, когда я еще служил
в дивизии, я снова, но с еще большей остротой почувствовал,
что регулярная армейская или чиновная служба - не по мне! Надо
было что существенное менять во всей моей жизни.
Я не сразу пришел к мысли о необходимости оставить армию.
Форму носить привык, как и чувствовать себя кадровым офицером.
Гражданская жизнь меня слегка страшила своей неопределенностью
и высокой мерой самостоятельности и ответствености за самого
себя. Но постепенно я понял неизбежность расставания с армейс-
кой жизнью. Иного пути у меня просто не было. Всё то, что вок-
руг происходило, что приходилось делать, я воспринимал как
"преджизнь". Ежевечерне я думал о том, что мне уже 30 лет и
что надо что-то устраивать, надо...А что надо, я пока не очень
то и понимал. И постепенно пришел к пониманию необходимости -
надо снимать погоны. Хоть и страшно, но надо! И чем быстрее
это случиться. И однажды написал рапорт.
Хадеев был мрачен и неприветлив, как в первый час нашей
первой встречи в штабе ВВС. Он долго смотрел на мой рапорт.
Читал и перечитывал. А потом взял ручку и написал на рапорте
очень смешные и мудрые слова: "Использовать по специальности
не могу. С мотивом демобилизации не согласен". Дело было сде-
лано: согласно устава армейской службы, я теперь мог обращать-
ся в высшие инстанции. Рапорт ушел в Москву.
Через пару месяцев в Училище пришел приказ о моей демоби-
лизации, причем за подписью того самого генерала Орехова, с
которым я встречался уже дважды. Он наверное был рад избавить-
ся раз и на всегда от назойливого подчинённого.
Новый 49-ый год я встречал уже без погон, но в кителе -
цивильный пиджак у меня заведется ещё совсем не скоро.
Ещё летом я договорился о своей возможной работе в НИИ-2
и МВТУ. Защита открыла, практически, все двери. Я начал зани-
маться динамикой управляемых реактивных снарядов. Эта дисцип-
лина делала только свои первые шаги и каждый, даже незначи-
тельный результат воспринимался чуть ли не как открытие. Я
часто выступал с докладами, публиковался в закрытых изданиях.
Мне казалось, что в слующем году я смогу представить рукопись
книги, которую я писал, в качестве докторской диссертации. В
этом меня очень поддерживал профессор Победоносцев и ряд моих
коллег. Мне казалось, что моя жизнь уже навсегда связана с тем
техническим миром, в который я вошел. Но судьбе было угодно
распорядится по-другому.
Однажды все рухнуло, когда арестовали мою мачеху. Я уже
об этом рассказывал - меня отовсюду выгнали и мне пришлось уе-
хать из Москвы в Ростов и начать всё совсем заново! Почти с
нуля.
Жизнь оказалась, действительно, совсем новой и была отде-
лена непроходимой стеной от всего, что было раньше. Из прошло-
го остался только один Ворович, такой же изгой, как и я. Приш-
лось прекратить все контакты с моими друзьями по Академии и
моими преподавателями. Я допускал возможность для них всевоз-
можных неприятностей - как никак, а контакты с кандидатоми в
арестанты вряд ли могли приветствоваться соответствующими ор-
ганами. Единственный человек из "старого мира", который мной
интересовался, причем по собственной инициативе, и которого я
иногда посещал - примерно раз в год, был Д.А.Вентцель.
ДОКЛАД У М.В.КЕЛДЫША
Жизнь и вправду пришлось начинать сначала. Семья, универси-
тет в Ростове - всё было совсем не так, совсем не похоже на
то, что было в предыдущей жизни. Но одно я знал теперь совер-
шенно твердо - я буду учить студентов и заниматься наукой в
меру своих возможностей. И не математикой, в том ее понимании,
которое исповедовалось на математическом отделении МГУ, кото-
рое я окончил. Я буду заниматься теоретическими исследованиями
проблем, имеющих совершенно конкретное содержание - физическое
или техническое. Но каких задач - этого я ещё не знал. Ракет-
ной техникой я заниматься не мог, будучи лишенным допуска, а
других задач я пока не знал. Однако принципиальный выбор был
уже сделан. И этим я обязан Д.А.Вентцелю.
Когда я пришел на кафедру теоретической механики, мой но-
вый начальник доцент А.К.Никитин сразу же задал мне вопрос - а
какими задачами я собираюсь заниматься. Он рассматривал меня
как специалиста и ждал ответа, А что я мог ему ответить? Я
действительно не знал чем я буду заниматься.
Надо сказать, что и потом, мне всегда было трудно отве-
чать на подобные вопросы. Мне всегда было очень трудно плани-
ровать свою исследовательскую деятельность. Я мог говорить
только о направлении, а конкретные вопросы возникали как-то
сами собой. Я никогда не могу сказать заранее более или менее
точно то, что я буду делать. Порой я начинал одно, а получа-
лось сосем другое. Я думаю, что это особенность любой творчес-
кой деятельности. Как-то я прочел у Симонова фразу - "..и я
пошел писать для газеты стихи о смерти Сталина". Я не читал
этих стихов, но думаю, что они не могли бы быть хорошими.
Убеждён, что нельзя писать стихи по заказу, как и думать о не-
понятном тоже по заказу!
Любое исследование - всегда размышление о непонятном. И
получается оно лишь тогда, когда входит в жизнь, в твою
собственную, когда о нем думаешь все время. Один наш со-
курсник, человек очень посредственных способностей защитил
докторскую диссертацию, раньше очень многих, кто считался та-
лантливыми. Я удивился, когда мне сказали о его научных успе-
хах. А другой мой сокурсник, очень талантливый математик
Александр Львович Брудно мне ответил: "Ну и что? Он всё время
только и думал о своем флаттере".
Задачи, которыми я начал заниматься и, которые через нес-
колько лет составили предмет моей докторской диссертации воз-
никли тоже, более или менее, случайно. Как только я начал ра-
ботать в университете мне поручили подготовить серию задач для
дипломных и курсовых работ по гидродинамике. Эту дисциплину я
знал плохо, точнее совсем не знал. И поэтому искал задачи, ко-
торые были бы близки тем областям математики, которые я изучал
в университете. А это была теория нелинейных возмущений линей-
ных операторов. Так я вышел на задачи теории гравитационных
волн в ограниченных объемах жидкости, то есть на задачи о ко-
лебании жидкости в сосудах и ограниченных водоемах.
Я начал разбираться в этих задачах и вскоре появились да-
же некоторые результаты. Я написал о них небольшую заметку,
страниц на 5 или 6. Её первым читателем был покойный М.Г.Хап-
ланов, который, по существу переписал ее заново - такое коли-
чество замечаний он мне сделал. И во время одного из своих
приездов в Москву, я встретился с профессором Я.И.Секерж-Зень-
ковичем, специалистом по теории волн и милейшим человеком. Он
одобрил мою заметку и предложил мне сделать доклад на семинаре
математического института у академика М.В.Келдыша.
Мстислав Всеволодович Келдыш находился тогда в зените
своей научной славы. Он еще не стал Президентом Союзной Акаде-
мии и не был безымянным Главным Теоретиком, также как и Коро-
лев еще не был Главным Конструктором. Но ряд блестящих работ
по теории несамосопряженных операторов выдвинули его в число
самых "острых" математиков "сборной команды мира по математи-
ке". В тод год ему исполнилось только - только 40 лет. Но он
был уже действительным членом Академии Наук Союза и директором
организующегося института прикладной математики.
Келдыш славился удивительной быстротой сообразительности.
Во время семинаров он понимал суть дела не только быстрее
всех в аудитории, но, как мне кажется, и самого докладчика.
Владея такой остротой мышления, он не скрывал своего превос-
ходства. Поэтому не удивительно, что люди его семинаров побаи-
вались и терялись в его присутствии. Это ощущение усугублялось
еще одной его особеностью.
Люди обычно делятся на два очень разных типа. Одни, назо-
вем их доброжелательными. Таких, наверно, большинство. Они
apriori считают каждого нового человека умным и порядочным.
Позднее они с грустью убеждаются, что не все умные и не все
порядочные. Но есть и другие, которые каждого незнакомого по-
дозревают в глупости и подлости. А, потом, тоже с грустью
убеждаются, что не все дураки и не все мерзавцы. Мое многолет-
нее знакомство с Келдышем дает основание думать, что если он
прямо и не принадлежал к этому типу людей, то был к нему зна-
чительно ближе чем к первому. Но и этого мало. М.В.Келдыш был
сыном генерала и внуком генерала и он полностью усвоил гене-
ральское высокомерие. Пережив в молодости все горести дворянс-
кого изгойства, он, тем не менее, в последующие, тоже достаточ-
но трудные годы, не очень стремился облегчать участь себе
подобных.
И Келдыша люди боялись. Был, кажется, только один человек
, полностью лишенный этого чувства. Им был Костя Бабенко,
позднее Константин Иванович Бабенко - член корреспондент Союз-
ной Академии. Я еще скажу о нем два слова.
Если не всё, то многое о Келдыше я знал заранее и очень
волновался перед семинаром. Когда я вошел в аудиторию и он
увидел мой китель с орденами, то на его лице появилась ка-
кая-то кривая усмешка, что меня еще больше смутило. Тогда в 51
-ом году я уже начинал стесняться своего кителя. В Ростове я
ходил в свитере. Я хотел снять ордена, но они были военного
времени на винтах и под ними на кителе были дырки. А другого
кителя у меня не было. Я чувствовал всю нелепость своего вида
и понимал ответственность момента - первый матч на чужом поле!
Мне было дано 15 минут на изложение результата. Только
результата - никаких коментариев. Потом Келдыш стал задавать
вопросы. Иногда он что-то спрашивал у Я.И.Секрерж-Зеньковича,
к которому относился весьма почтительно. Главным образом, это
были библиографические справки и перечисление незнакомых мне
имен. В какой то момент Келдыш задал вопрос. Я было собрался
отвечать, но тут вдруг услышал голос Бабенко:"Опять Вы,
Мстислав Всеволодович не поняли, это следует... и т.д." И
...Келдыш стушевался. А был тогда Костя Бабенко таким же как и
я кандидатом технических наук.
Весь семинар продолжался около часа. В результате Мстис-
лав Всеволодович был очень лаконичен:"Теорема простая, но по-
лезная. Могу Ваше сообщение представить в Доклады", то есть в
Доклады Академии Наук - весьма престижное издание "Готовьте
текст". Я сказал, что текст у меня с собой. Он смпросил у Яко-
ва Ивановича, видел ли он этот текст и после утвердительного
ответа, уже не читая, написал на нем "Представляю".
Так был сделан еще один шаг к Олимпу. И первая публикация
в академическом журнале.
СОБОЛЕВ, ВИНОГРАДОВ И ДОКТОРАНТУРА В
"СТЕКЛОВКЕ"
В науке всегда существует некая ниточка преемственности,
связывающая исследования, которые исследователь проводил рань-
ше с тем, что он делает теперь, с его выбором и постановкой
задач, методами анализа и т.д. И на эту "связь времён" уже на-
низываются второстепенные обстоятельства. Вот так и возникает
некая логика исследования. И часто мы сами не осознаем этой
преемственности. Тем не менее она существует и проходит через
наше сознание, как бы независимо от нас.
В число моих обязанностей в Ростовском Университете было
включено руководство студенческим семинаром по гидродинамике.
Студенты должны были читать оригинальные работы и делать их
рефераты. Я стал перед трудной задачей выбора работ для рефе-
рирования, поскольку сам был очень необразован в этой области
и только, только начинал входить в курс дела. В этой обстанов-
ке я принял некоторое решение, которое оказалось, может быть,
самым разумным. Я предложил начать изучение работ классиков.
Тогда стали издавать собрание сочинений Николая Егоровича Жу-
ковского - простой и ясный язык, отчетливо поставленные зада-
чи. И мастерство анализа. Одним словом классика! И студены
многому смогут научиться на хороших примерах. Глядишь, и я сам
кое чему научусь! Мое предложение кафедра приняла.
Среди работ отобранных мной для реферирования на студен-
ческом семинаре осенью 50-го года была и знаменитая работа
Н.Е.Жуковского, посвящённая изучению движения твердого тела, с
полостями целиком заполненными идеальной жидкостью. В ней он
показал, что такая система в динамическом отношении эквива-
лентна некоторому другому твердому телу - новых степеней сво-
боды жидкость не добавляет.
Но в это время я уже начал с дипломниками заниматься за-
дачами о колебании жидкости в сосудах. Но ведь сосуд это тоже
твердое тело с жидкостью. Только она не целиком заполняет его
полость. Жидкость имеет свободную поверхность, на которой по-
являются волны. Эта жидкость как-то колеблется от движений са-
мого сосуда и, в свою очередь оказывает на его движение какое-
то влияние. Теорема Жуковского для такой системы уже, конечно,
не применима, поскольку в такой системе, число степеней свобо-
ды бесконечно. Но может быть эта система - тело плюс, колеблю-
щаяся в нем жидкость обладает какими то особыми свойствами? Я
начал думать над этим вопросом.
Я поступил как математик: мною было составлено описание
подобной системы в достаточно общей операторной форме и я на-
чал подробное изучение свойств полученного класса линейных
операторов. Неожиданно мне удалось обнаружить, что оператор
расщепляется на бесконечномерный, который всегда положительно
определён и конечномерный, который может обладать весьма про-
извольными свойствами. Этот чисто математический и очень прос-
то факт мог иметь самые разнообразные физические и технические
следствия. Я их сразу увидел. Не зря же я был инженером и был
приучен Академией Жуковского к тому, чтобы искать именно такие
следствия.
Во-первых для устойчивости такого тела с полостью необхо-
димо (а потом оказалось, что и достаточно!) устойчивости неко-
торого другого твердого тела. Это было обобщение теоремы Жу-
ковского. Если угодно, это был уже факт, причём факт для учеб-
ника. Но и была чисто практическая сторона вопроса. Ракета,
космический аппарат на своем активном участке - это и есть
сосуд с жидкостью, т.е. система с бесконечным чмслом степеней
свободы. Естественный вопрос - а как ей управлять?
Вот, в постановке этого вопроса и проявилась та ниточка
преемственности, о которой я упомянал. Мое сознание, независи-
мо от меня было настроено на те самые задачи динамики ракетных
аппаратов, которые и составляли мой первородный грех в науке.
В силу обстоятельств, от меня независящих я отошёл от них. Но
первая же аналогия, меня к ним вернула. Тем более, что из моей
теоремы следовало, что управлять такой системой, в которой
много жидкости, можно также как и обычной системой конечного
числа степеней свободы. Надо только ввести новые переменные.
Пройдут годы и за эту работу я получу сталинскую, или,
как она стала называться к этому времени, государственную пре-
мию.
В тот вечер я сразу понял все перспективы, которые откры-
вает обнаруженный факт, что он означает и с точки зрения боль-
шой науки и для технических приложений. У меня родился план
работы, работы, которая должна занять, вероятно, целый ряд
лет. Радостный я вернулся домой и с порога сказал своей жене -
ты знаешь, а у меня в руках докторская диссертация! Моя покой-
ная жена относилась, и не без оснований, довольно скептически
к моим подобным высказываниям. Да и ко всей моей научной дея-
тельности, честно говоря! Меня не раз подводил неоправданный
оптимизм. Задачи появлялись, казалось, что их решение перевер-
нет мир, а затем незаметно исчезали. Чаще всего они оказыва-
лись гораздо сложнее, чем мне казались сначала. Вот и сейчас,
она только отмахнулась и позвала меня ужинать. Впрочем мне это
настроение не испортило. Но обоснованность своей затеи, я все
же решил проверить.
В Воронежском университете профессором математики работал
Селим Григориевич Крейн. Будучи моим ровесником, он успел сде-
лать в науке куда больше чем я и, конечно, гораздо лучше меня
знал функциональный анализ. Я ему написал письмо и просил меня
послушать. Собрался небольшой семинар. Из известных математи-
ков на нем присутствовал ещё М.А.Красносельский, который заве-
дывал кафедрой в том же университете. Семинар прошел тихо и
спокойно. В целом мою теорему одобрили. Каких либо ляпов в до-
казательстве не обнаружили. Что же касается перспектив, то о
них посоветовали поговорить с академиком С.Л. Соболевым.
Однако прошло не менее полугода, прежде чем я попал на
его семинар. На семинаре у академика Соболева я держался куда
более уверенно, чем на семинаре у академика Келдыша. И причина
этого не в моей возросшей опытности. Совершенно иная обстанов-
ка создавалась вокруг самого Сергея Львовича. Он был человеком
совсем другого склада чем Келдыш. Соболев светился доброжела-
тельностью. Во время доклада не было настороженного подозри-
тельного молчания. Он сам подсказывал формулировки, коментиро-
вал выкладки, следил за доской. Одним словом, он был не гроз-
ным судией, а участником доклада. Это была моя первая с ним
встреча. Первая, как автора работы. А как слушатель, я уже
несколько раз видел Сергея Львовича.
Соболев, который был избран в академики в возрасте 31 го-
да, производил блестящее впечатление. Он был высок, строен и
казался очень молодым - почти мальчиком, хотя в те годы ему
было уже хорошо за 40. Первый раз я увидел Соболева на семина-
ре - знаменитом семинаре Петровского - Соболева - Тихонова.
Его каждое заседание - событие в математической жизни.
На том заседании, на котором мне довелось присутствовать
произошел эпизод, как мне сказали, достаточно характерный для
того семинара. Докладчик доказывал нечто мудрёное. Как мне ка-
залось в аудитории никто ничего не понимал. Когда теорема была
доказана, воцарилось неловкое молчание. Его нарушил академик
Петровский: "Я не могу понять, почему" - и он сформулировал
вопрос. Ему ответил академик Соболев, по-моему больше ради то-
го, чтобы поддержать докладчика: "Ну как же Иван Георгиевич" -
он вышел к доске и повторил схему доказательства. Потом теоре-
му понял, кажется, Тихонов. Во всяком случае, он её положи-
тельно прокоментировал. Дальше началось уже нечто комичное.
Вроде бы весь семинар кроме Петровского (и, конечно, меня) всё
уже понял и присутствующие начали хором объяснять Петровскому
в чем суть дело и как это всё просто! И вообще - есть ли здесь
что-либо такое, что трудно понимать? Но Петровский упорно про-
должал не понимать. Наконец, что-то невнятно говоря, пожимая
плечами и как бы стесняясь своего непонимания, Петровский вы-
шел к доске и....построил пример, показывающий, что теорема
элементарно неверна.
Кажется никто не почувствовал неловкости, кроме Тихонова
(и меня).
Но на том семинаре Соболева, где я делал доклад никаких
историй уже не происходило - все было гладко. А после семинара
Сергей Львович подошёл ко мне и сказал, что полученные резуль-
таты прочная основа для докторской диссертации. Более того, он
готов рекомендовать меня в докторантуру математического инсти-
тута имени Стеклова.
На следующий день Соболев привел меня к его директору
академику Виноградову Ивану Матвеевичу. Эту встречу трудно за-
быть, столь комичной она была.
Виноградова я знал уже давно. Когда я был еще студентом
МГУ, то Виноградов нам читал курс теории чисел. Читал - надо
признаться не плохо, а очень плохо. Мы его почти не слушали и
он читал только нескольким прилежным пятерочникам. Нас стыди-
ли. Говорили, что Виноградов великий математик, что он решил
какую - то проблему Гольдбаха. Но нас мало трогали и дека-
натские увещивания и живший неизвестно когда и зачем этот са-
мый Гольдбах. Мы были весёлыми студентами и умели голосовать
ногами. Так вот теперь я стоял перед великим ученым и он меня
с любопытством рассматривал. Я радовался, что пришёл не в ки-
теле, а в свитере.
Сергей Львович начал рассказывать Виноградову о моей ра-
боте, которая, как я понял, его совершенно не интересовала. Он
быстро свернул научный разговор и перешел на совсем другую те-
му. Его почему-то очень заинтересовал вопрос - а не еврей ли
я? Я ему объяснил, что нет. Он начал допытывать - какие были
фамилии у дедушек и бабушек, причем его особенно интересовали
девичьи фамилии моих бабушек. Виноградова очень насторожило
то, что фамилия одного из моих прадедов была фон Шперлинг. Он
остановил разговор и стал в меня вглядываться. Я понял, может
быть по-своему и сказал с усмешкой: "Но он же фон". На что
Иван Матвеевич почти серьезно: "фоны тоже бывают из жидов". Я
видел, что Виноградов разыгрывает какую-то привычную комедию -
по русски говоря, ломает дурака. Соболев следил за происходя-
щим с усмешкой понимающего человека.
А финал был уже совсем неожиданным.
Виноградову, придуманная им игра, видно уже надоела. И он
резюмировал: "Ну все-таки в вашем роду был какой-то Моисейчик
- от него вы все и пошли". И помолчав несколько секунд: " Ну
ладно, давай потянемся". Он снял пиджак и поставил на стол ло-
коть.
Виноградову тогда было, вероятно, около 70. Рука у него
была крепкая, жилистая - не математика, а крестьянина. Но я в
те годы занимался большим спортом, да и был в два раза моложе.
Для приличия я подержал его руку, а потом медленно и спокойно
ее положил. И добавил: "А Вы Иван Матвеевич, сильный".
Я понял, что игра закончилась. Виноградов повернулся к
Соболеву" "Ну что, берем Никиту?" И с тех пор Иван Матвеевич
звал меня только по имени и только на "ТЫ". Мы вышли с Серге-
ем Львовичем вместе. Он как-то очень тепло со мной попрощался
и я понял, что в спектакле, который только-что окончился в ка-
бинете директора, я достаточно взвешенно сыграл свою роль - не
переиграл ее ни в какую сторону. Всё было в меру.
Докторантура давала право провести до двух лет в Стек-
ловском институте, но ....за счет университета, где работает
докторант. Т.е. за счет Ростова. По закону, мне сохранялась
доцентская зарплата и я полностью освобождался от педагоги-
ческой нагрузки. Но в моем университете ситуация была очень
тяжелая: курс гидродинамики читать было физически некому. И
вести дипломников тоже. Поэтому был найден своеобразный комп-
ромисс. Университет, сиречь ректор, профессор Белозеров, меня
отпускал в докторантуру, но одну неделю в месяц я должен был
проводить в Ростове. За эту неделю я прочитывал 4-5 лекций,
работал с дипломниками и уезжал в Москву.
Моим научным консультантом в докторантуре согласился
стать академик Леонид Иванович Седов. Меня это вполне устраи-
вало. Я и раньше ходил на его семинары. Мне импонировала чет-
кость мысли Седова и известная приземлённость в постановках
его задач и анализе, несмотря на высокий "штиль" используемой
математики. В своем отношении к теоретическим исследованиям,
он мне, чем-то напоминал Д.А.Вентцеля. По отношению к теорети-
ческим работам, правда не к собственным, у него проскакивала
некоторая ирония. Однажды, псле одного из моих докладов, свое
отношение к нему, он резюмировал так: " Для высокой науки че-
рез-чур много предположений, а для настоящего дела, через-чур
сложно". Это было справедливо, работа так и осталась неопубли-
кованной. Всю жизнь я старался придерживаться именно этого
принципа, но не всегда получалось.
Но меня всегда настораживал известный снобизм Леонида
Ивановича.. Однажды я встретил его в тролейбусе, когда ехал в
ЦИАМ, где Седов имел лабораторию. Он почему-то смутился и на-
чал, к моему удивлению оправдываться и объяснять, что за ним
мол де во-время не прислали автомобиль и вот он вынужден ехать
городским транспортом. Он тогда был еще молодым, сильным чело-
веком. Ему было еще далеко до 50 и подобное объяснение, да еще
малознакомому человеку, мне показалось странным. И я почувс-
твовал себя неловко.
Одним словом, я держался с Седовым настороженно и друзь-
ями мы с ним не стали, хотя и могли бы ими сделаться, так как
в очень многом, особенно в оценках работ, наши всзляды были,
практически, тождественны.
В докторантуре я пробыл недолго, поскольку все основные
результаты были уже получены. Мне оставалось только подгото-
вить к публикации несколько статей и написать текст диссерта-
ции.
В заключение, один забавный штрих. В тот года на одну
"лишнюю", месячную, доцентскую зарплпту, которую я получил в
качестве премии в университете, я купил немецкую пищущую ма-
шинку "Зрика" и первый в жизни цивильный костюм. Как измени-
лась за эти годы жизнь - сейчас, всего того, что я получаю,
как действительный член Российской Академии наук вряд ли дос-
таточно, чтобы купить и пол костюма. Ну а машинка (или компь-
ютер) живут вообще в неком зазеркалье. Что же сказать о доцен-
тах? Но ведь у них нет и старых кителей!
Я СТАНОВЛЮСЬ ДОКТОРОМ ФИЗИКО-МАТЕМАТИЧЕСКИХ
НАУК
Примерно через год с небольшим, после памятного разговора
с Иваном Матвеевичем Виноградовым, в Ученом Совете Стекловско-
го института состоялась защита моей докторской диссертации.
В начале 50-х годов они были довольно редким явлением и
потому, на моей защите присутствовал весь синклит тогдашней
Стекловки - все её знаменитости. На первом ряду сидел академик
Лаврентьев и, как ни странно, слушал внимательно. Это обстоя-
тельство сыграло, в дальнейшем, немаловажную роль в моей судь-
бе. Пришёл и Келдыш, как член Совета. Он сел рядом с Седовым в
одном из последних рядов. Они оба мало слушали и о чем-то
оживленно говорили. Судя по их весёлым лицам они говорили о
дамах. Тема более чем непредосудительная, особенно на Ученом
Совете, особенно, когда мужики в самом соку и тем более уже
академики: Келдышу было тогда 43 или 44, а Седов двумя годами
старше. Самое время говорить о дамах! Позже воспоминания уже
не будут столь радостными.
Я был в меру лаконичен. Говорил минут 20, не больше. Я
думаю, что Совет это оценил. Оппоненты были весьма солидными -
академики Соболев, Векуа и будущий академик Ишлинский. С Собо-
левым произошёл забавный эпизод. Он прочёл короткий положи-
тельный отзыв, а потом в самом конце вдруг засомневался в
справедливости основной теоремы - той самой, из за которой он
меня привёл за ручку к самому Виноградову. Завязался спор, в
котором я не участвовал, поскольку за меня яростно вступился
Векуа. С характерным кавказским акцентом он начал:" Ну как же
Сережа..." и т.д. Ни Келдыш, ни Седов на этот спор не прореа-
гировали и даже его не заметили. Видимо они были целиком в об-
ласти приятных воспоминаний или ещё более приятных перспектив.
Я бы с удовольствием поменялся бы с ними местами.
Ишлинский, в своем отзыве, говорил что-то об аналогиях с
колеблющимися маятниками - красиво, но как мне казалось, не
очень по существу. Но оппоненту дозволяется говорить, что душе
угодно, ведь не он же защищает диссертацию!. А у меня с Иш-
линским были особые и очень добрые отношения. Прежде всего,
Александр Юлиевич был тем ассистентом, который вел в моей
учебной группе упражнения по теоретической механике на третьем
курсе мехмата. И надо сказать, что вёл он их отлично. Я бы да-
же сказал - сверхотлично. И, как это не странно, механике он
нас научил. Я это понял, когда сам начал преподавать теорети-
ческую механику. Даже годы службы в армии не полностью очисти-
ли мою голову от тех приемов решения задач, которые нам де-
монстрировал Ишлинский.
Но было и еще одно поприще совместной деятельности - во-
лейбол. Я играл за первую команду факультета, а Ишлинский, ка-
жется за третью. И, что греха таить, в наши студенческие годы
я посматривал на нашего любимого преподавателя, чуть-чуть с
высока - всего лишь третья команда. Артем Григорьянц - основ-
ной нападающий первой команды представлялся мне фигурой куда
более значительной, чем талантливый кандидат нук, но играющий
за ...третью команду.
Одним словом всё окончилось благополучно и доктором я
стал единогласно.
Затем был банкет в ресторане на Петровских линиях. Из ве-
ликих пришёл один Седов. Там-то он мне и поведал, что диссер-
тацию мою и не читал. Вот почему он и удивился: " И почему эти
математики Вас так хвалили". И тоже похвалил и поздравил. Мне
показалось, что вполне искренне и с симпатией. Наши научные
дороги потом как то разошлись. Но добрые отношения сохранились
на всю жизнь - он следил за моей научной карьерой и не раз
оказывал мне знаки внимания. Где мог, я тоже старался его
поддерживать.
На радостях я тогда основательно надрался. Но не настоль-
ко, чтобы не заметить, что две или три бутылки с шампанским,
так и остались неоткрытыми. Утром я их обнаружил у себя в
портфеле и мы с тестем, вместо утреннего кофе продолжали
праздновать защиту. Замена утреннего кофе на шампанское, тем
более если оно уже куплено, вряд ли кем либо может осужджать-
ся. И тем более мне показалось неуместным возражение, правда
довольно робкое, моей уважаемой тещи. У меня в ту пору было
много друзей и празднование закончилось лишь тогда, когда в
кармане осталось лишь ровно столько, чтобы не умереть с голоду
по дороге в Ростов.
Мое утверждение в докторской степени состоялось, даже по
тем временам, молниеносно: через два месяца я получил диплом
доктора физико-математических наук. И все благодаря тому, что
академик Лаврентьев сидел в первом ряду во время моей публич-
ной защиты, слушал и задавал вопросы. Именно он и был назначен
моим черным оппонентом. Докторские диссертации тогда были еще
в редкость и их рецензировать приглашали маститых ученых. Ког-
да Михаил Алексеевич пришёл на заседание экспертной комиссии,
то он даже не стал читать работу. Сказав, что он был на Ученом
Совете, тут же написал короткий и положительный отзыв. Но ско-
ро его присутствие на моей защите сыграло значительно более
важную роль.
Вернувшись в Ростов, я стал исполнять обязанности заведу-
ющего кафедрой вместо доцента Никитина. Однако, уже через нес-
колько месяцев я навсегда распрощался с милым моему сердцу
Ростовом и уехал в Москву, хотя до этого я и не помышлял расс-
таваться с Ростовским Университетом. Причин было много. Прежде
всего меня обидел новый ректор член-корреспондент Академии На-
ук Олекин О.А. Сначала, я действительно обиделся, а потом по-
нял, что действия ректора просто следствия его серости. Но,
тем не менее, прямой повод для отъезда был дан именно этим ин-
цидентом. А суть его была вот в чем.
Весной должен был состоятся конкурс на замещение вакант-
ной должности заведующего кафедрой, обязанности которого я ис-
полнял. И в объявлении было указано звание - доцент. Это
значило, что, заняв эту должность, я не имею права претендо-
вать на звание профессора. Я пошел к ректору и поросил изме-
нить штатное звание на профессорское, поскольку я был уже ут-
верждённым доктором наук и, естественно, хотел стать и профес-
сором. Однако ректор сказал, что механика это не математика
или физика, а университет не политехнический институт и доцен-
та для кафедры механики вполне достаточно!
А тут я получил лестное предложение от самого академика
Лаврентьева участвовать в конкурсе на замещение должности про-
фессора на его кафедре "теория взрыва" в Московском Физи-
ко-техническом институте.
Шел уже 55-ый год, Сталин ушёл в небытие, моя мачеха вер-
нулась домой из Тайшетского лагеря и я снова оказался допущен-
ным до закрытых работ, правда с несравнимо более низким уров-
нем допуска, чем это было в НИИ-2 и МВТУ. Поэтому предложение
Михаила Алексеевича работать на его кафедре было вполне умест-
ным. Но самым приятным в этом предложении была просьба читать
одновременно два курса - курс гидродинамики, к которому я уже
привык и уже читал по-своему, а не "по учебнику" и курс теории
функций комплексного переменного. Второй курс уже относился к
компетенции кафедры математики. До меня этот дубль читали мно-
гие знаменитые профессоры, в том числе, Лаврентьев и Седов.
От такого предложения отказаться я не мог.
Осенью я получил предложение стать еще и деканом аэроме-
ханического факультета. О драматических обстоятельствах свя-
занных с моим утверждением в этой должности я уже рассказывал.
Итак, на 38-ом году жизни я достиг Олимпа. Издали мне
казалось, что там живут боги с докторскими степенями и профес-
сорскими званиями. И вот я оказался среди них. Среди докторов,
но среди богов ли? Это предстояло еще узнать!
|