СВОБОДНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

                           Туман. Тамань. Пустыня внемлет Богу.
                           Как далеко до завтрешнего дня!
                           Лермонтов один выходит на дорогу
                           Серебрянными шпорами звеня.

                                       (Георгиий Иванов. 1918г.)
      

     Мысль о том,  что однажды я, может быть, напишу эту книгу
появилась у меня более 50 лет тому назад - в июне 1942 года.
     Мы только что выбрались из нелепой ловушки,  откуда,  как
вскоре поняли - могли бы вообще не выбраться.  Последние  нес-
колько дней мы шли по колено в грязи по старым торфяным разра-
боткам где то к югу от станции Войбокала,  не рискуя  вылезать
на сухую землю:  над нами всё время баражировал немецкий само-
лет-разведчик, который мы называли рамой.  А в торфяной  грязи
нас не было видно. Мы тогда еще не знали что такое Мясной Бор,
не знали,  что генерал Власов сдался немцам...Мы только искали
линию  фронта.  А  ее то и не было в тех приладожских болотах.
Так мы и вышли к станции Вобокало не найдя линии фронта  и  не
встретив, на наше счастье, ни одного немца.
     А дальше была баня,  чистое белье и более или менее снос-
ная еда.
     И вот я сижу на берегу Ладоги.  Передо мной белесая гладь
воды уходящая за горизонт,  неширокая полоска камышей, в кото-
рых прорублены дорожки для лодок. И кругом разлит удивительный
покой. Я не знаю, который час: в этих широтах в июне вечер не-
заметно переходит в утро. Да так ли это важно, когда война от-
ступила - пусть лишь на какое то время. Она тоже ушла за гори-
зонт как и бесконечная гладь Озера.  А есть ли у  него  вообще
другой  берег?  Прерывается ли где нибудь эта спящая в предут-
ренние часы спокойная водяная равнина?
     О близком будущем как то не думается. Через месяц остатки
полка отвезут в город Алатырь,  где мои товарищи начнут осваи-
вать новые самолеты Казанского завода, с которыми в июне 43-го
мы неожиданно появимся под Мценском. Где то в средине зимы и я
окажусь в Алатыре.  Но меня еще ожидает осень под  Шлисельбур-
гом, куда меня отправят с моими оружейниками.
     Там будут разные перепетии, в которых шансов выжить веро-
ятно было не так уж много.  Но мне "повезет".  Однажды,  когда
блокада Ленинграда уже будет прорвана,  кусок мерзлой глины во
время бомбежки ударит по моему позвоночнику. И меня отправят в
госпиталь под Волхов, а затем в мою старую часть в славный го-
род Алатырь.  Что же касается моих оружейников, то их всех ос-
тавят в четырнадцатой воздушной армии, где их будут продолжать
использовать и как оружейников и как задних стрелков  на Ил-2.
Я  так и не знаю - дожил ли кто из них до конца войны.  Никого
никогда я больше не встретил. Вот и не знаешь от чего тебя ох-
ранила судьба! Может быть ей и был тот кусок мерзлой глины, от
которого я всю жизнь страдал редикюлитом.
     Но все это будет в будущем,  а пока я наслаждался покоем,
смотрел на гладь озера и слушал шепот камышей.  Я повторял ка-
кие то стихи.  То ли я их придумал сам,  то ли они выплыли  из
памяти. Но помню я их и сейчас через 50 лет. Вот они.
            Как светлы без луны
            Эти белые ночи.
            Серым блескоми полны
            От движенья волны
            Камыши у подножия рощи.
     Я лежал на траве у корней старой березы,  смотрел на вод-
ную гладь и лениво думал о будущем. Мне не приходило в голову,
что я могу погибнуть. Нет. Вот окончится война и пройдут деся-
тилетия. Мне, наверное, будет дано многое сделать - я чувство-
вал в себе столько  энергии  и  силы  -  таково  это  свойство
юности,  как  и вера в то,  что со мной и не может ничего слу-
читься! Я, конечно, знал, что порой мне будет очень трудно, но
был  бесконечно убежден,  что со всем справлюсь и,  может быть
однажды я напишу,  ко  всему  пережитому  и  сделанному,  свое
послесловие. А может быть и наоборот - предисловие?
     Я уже  тогда понимал,  что жизнь - это всего лишь хрупкий
мостик между двумя небытиями.  Но все же мне  хотелось,  чтобы
книга, которую я вероятнее всего напишу, была бы предисловием.
А уж если послесловием,  то послесловием к стихам, как символу
чего то прекрасного. Так думал я тогда.
     Но такому свершиться было не суждено.  Да и не могло  оно
свершиться. Тогда я этого еще не понимал, как и того, что силы
и время у человека ограничены, а замыслы, как правило, не сбы-
ваются.  Да  и жизнь,  как оказалось,  вовсе не была похожа на
стихи.  А что касается предисловия,  то мне даже трудно вспом-
нить - что я имел тогда в виду?
     Но все же,  вот она книга.  Не даль свободного романа.  А
даль свободных раздумий и дань памяти.  Некий совеобразный до-
кумент  о  ее  авторе,  его работе и его стране.  О бесконечно
сложном,  противоречивом и трудном ХХ веке, который я, в одной
из своих работ, назвал веком предупреждения. И мне хочется ду-
мать о том,  что эта книга кому то будет интересной и кому  то
окажется нужной  в его трудном пути по шаткому мостику.  Может
быть для него она и окажется предисловием.
     Эти часы,  проведенные на берегу Ладоги, их сосредоточен-
ное одиночество остались со мной на всю жизнь.  Я  понял  пре-
лесть таких часов.  Я шел на озеро, собираясь купаться, но так
в воду и не вошел.  Но когда уходил с озера я,  как бы почувс-
твовал себя крещенным в новую веру.  И эти часы, действительно
вошли в мою жизнь - и в горе,  и в радости я часто снова оста-
юсь  на  едине с самим собой.  Тогда в своих раздумиях я часто
видел снова бледные, бескрайние и успокаивающие просторы озера
,  а в шуме камышей мне чудилась какая то скрытая сила.  И они
мне давали опору в невзгодах,  опору против суеты  и  скверны.
Может быть тогда у Ладоги,  у ее спокойных бледых просторов, я
научился в одиночестве находить защиту от одиночества.
     Эту книгу правильнее всего было бы назвать так:  "избран-
ные места из моих размышлений с Ладожским озером". О, прошлом,
настоящем и, может быть, будущем.